15 сентября Кевину исполнилось пятнадцать лет, и он получил именно тот подарок, о котором мечтал: «Солнце».
Речь идет о Кевине Дэлевене, а «Солнце» — это «Солнце-660», полароидная камера: для начинающего фотографа она сделает все что угодно, разве только не нарежет сандвичи с копченой колбасой.
Разумеется, были и другие подарки: Мег, его сестра, подарила носки, которые связала сама, бабушка из Де-Мойна — десять долларов, а тетя Хильда прислала, как присылала всегда, узенький галстук-шнурок с уродливым зажимом. Первый такой галстук она прислала на трехлетие Кевина; таким образом, в ящике его бюро уже лежали (и ни разу не доставались) двенадцать галстуков с уродливыми зажимами. Теперь к ним прибавился тринадцатый. Хотя мальчик никогда не надел бы ни один, выбросить галстуки ему не разрешали.
Тетя Хильда жила в Портленде. Она не приезжала на день рождения ни к Кевину, ни к Мег, но могла приехать. Действительно могла, ведь от Портленда до Касл-Рока всего пятьдесят миль. А если б она приехала… и попросила Кевина показать один из подаренных ею галстуков (или Мег — один из шейных платков)? С другими родственниками удалось бы и отвертеться. Но с тетей Хильдой такой номер не проходил. От других родственников ее отличало по крайней мере два качества: она была Старая и Богатая.
И мать Кевина не сомневалась: когда-нибудь тетя Хильда ЧТО-ТО СДЕЛАЕТ для Кевина и Мег. Под ЧТО-ТО подразумевался пункт завещания, который станет известен после того, как старуха отдаст концы. И родители наивно полагали, что от детей не убудет, если они поберегут ужасные галстуки-шнурки и не менее ужасные шейные платки. Поэтому тринадцатому галстуку (с зажимом-дятлом) предстояло лечь рядом с остальными двенадцатью, а на следующий день Кевин собирался написать тете Хильде письмо и поблагодарить ее. Не потому, что на этом настояла бы его мать. И не потому, что он думал или надеялся найти упоминание о себе в завещании тети Хильды. Просто он был хорошо воспитанным мальчиком, без дурных привычек.
Кевин поблагодарил всех за подарки. Мать и отец не ограничились одной камерой, но «Полароид», конечно, был главным подарком, и они очень обрадовались, увидев, что сын действительно счастлив. Кевин не забыл поцеловать Мег и сказать, что будет надевать носки на все лыжные соревнования, но взгляд его то и дело возвращался к коробке с камерой и дополнительным кассетам, которые к ней прилагались.
Мальчик высидел за столом, пока ели мороженое и торт, на котором он задул все свечи, хотя ему не терпелось опробовать камеру. Что Кевин и сделал, почувствовав: пора.
Вот тут и начались неприятности. Он внимательно, насколько позволяло его нетерпение, прочитал буклет-инструкцию, затем зарядил камеру под настороженными взглядами всей семьи — по какой-то причине подарки очень часто ломаются. Все шумно выдохнули, даже ахнули, когда камера выплюнула картонный квадрат, который прикрывал кассету сверху, как и указывалось в инструкции.
У камеры были две маленькие лампочки, одна красная и одна зеленая, разделенные серебристым зигзагом молнии. Кевин зарядил камеру, и зажглась красная лампочка, на пару секунд. Вся семья с волнением наблюдала, когда же наконец красная лампочка погаснет и замигает зеленая.
— Готово, — объявил Кевин. — Почему бы вам не встать рядом?
— Я не люблю фотографироваться! — заверещала Мег; наигранно закрывая лицо руками, как удается только девочкам-подросткам да очень плохим актрисам.
— Перестань, Мег — одернул ее мистер Дэлевен.
— Не порть нам праздник, Мег, — поддержала мужа миссис Дэлевен.
Мег опустила руки (упиралась-то она больше для вида), и все трое встали у стола, почетное место на котором занимал недоеденный торт.
Кевин посмотрел в видоискатель.
— Придвинься к Мег, мама. — Он помахал левой рукой. — И ты, папа. — Он помахал правой.
— Вы меня забавите! — пожаловалась Мег. Кевин положил палец на кнопку, при нажатии на которую срабатывала камера, потом вспомнил фразу из инструкции, предупреждающую о том, что, дернувшись, можно легко отрезать головы тем, кто находится в кадре. «Отрезать головы, — подумал Кевин. Забавно, однако». Но его губы не растянулись в улыбке. Напротив, по какой-то непонятной причине он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Пробежал и исчез. Кевин чуть поднял камеру. Вот так. Все в кадре. Отлично.
— Приготовились! Улыбнулись и сказали: «Интеркос![2]»
— Кевин! — возмущенно воскликнула мать.
Отец расхохотался, и Мег тоже.
Кевин нажал на кнопку.
Вспышка, питание на которую поступало от батарейки, залила комнату ослепительно белым светом.
«Теперь камера моя», — подумал Кевин. Казалось, это мгновение должно было вызвать счастье и радость. Но вместо этого именинник снова почувствовал пробежавший по спине холодок.
Камера то ли пискнула, то ли зажужжала, короче, издала характерный звук, которым сопровождается появление из ее чрева очередного снимка.
— Дай посмотреть! — закричала Мег.
— Не торопись, милая, — остановил дочку мистер Дэлевен. — Изображение проявляется не сразу.
Мег пристально смотрела на серую поверхность, еще не ставшую фотографией. Так женщины при гадании вглядываются в хрустальный шар.
Вся семья наблюдала проявление фотографии с той же озабоченностью, что и церемонию зарядки камеры: обычная американская семья затаив дыхание ждала, что из всего этого выйдет.
У Кевина напряглись все мышцы. Мальчик не мог понять почему… но напряглись. И он не мог оторвать глаз от серого квадрата в белой рамке, отмечающей границы кадра.
— Кажется, я вижу себя! — радостно вскрикнула Мег.
И тут же добавила:
— Нет. Это не я. По-моему…
В напряженном молчании они наблюдали, как серый фон проясняется, точно так же, как, по словам многих, уходит туман из хрустального шара гадалки, а изображение становится все более отчетливым.
Тишину нарушил мистер Дэлевен.
— Что это? — спросил он всех и себя. — Какая-то шутка?
Кевин положил камеру на край стола и тоже смотрел, какая получается фотография. Мег, увидев изображение, отступила на шаг. На ее лице застыло удивление. Обернувшись к отцу, девочка задела камеру рукой и сшибла ее на пол.
Миссис Дэлевен, словно в трансе, не отрывала глаз от фотографии. Звук ударившейся об пол камеры испугал ее. Она вскрикнула и отшатнулась, споткнувшись при этом о ногу Мег и потеряв равновесие. Мистер Дэлевен потянулся к жене, невольно оттолкнув Мег, стоявшую между ними. Он не только поймал миссис Дэлевен, но и сделал это очень элегантно. На мгновение возникло ощущение, что они замерли в танце: рука женщины отброшена назад, спина выгнута. Мужчина же склонился над ней, словно обещал, что защитит и не даст упасть.
Одиннадцатилетней Мег никто ничего не обещал. Она крепко приложилась животом об угол стола. И могла бы получить серьезную травму, если бы последние полтора года не занималась балетом три раза в неделю. Особым талантом девочка не отличалась, но балет ей нравился, да и укреплял мышцы. Так что живот самортизировал удар, как хорошие амортизаторы уменьшают тряску на ухабистой дороге. Однако на следующий день на животе появилась черно-синяя полоса. Такие синяки не проходят почти две недели. Сначала становятся лиловыми, затем желтыми, наконец исчезают… процесс, обратный тому, что идет на полароидной фотографии.
Ударившись об стол, Мег вскрикнула не только от боли, но и от неожиданности. Огромный торт, который должен был проявиться на первой фотографии, сделанной новой камерой Кевина, соскользнул со стола. Миссис Дэлевен не успела даже начать: «Мег, с тобой все в порядке?» — как остатки торта с чавканьем упали на «Солнце-660», а крем полетел всем на туфли и на плинтус.
Из-под торта — как перископ — торчал только видоискатель, залепленный шоколадом. И все.
Счастливого дня рождения, Кевин.
Тем же вечером сын и отец сидели в гостиной на диване, когда в комнату вошла миссис Дэлевен, размахивая двумя скрепленными листочками бумаги. У Кевина и мистера Дэлевена на коленях лежали раскрытые книги (у отца «Самые лучшие и умные», у сына — «Перестрелка в Ларедо»), но они не читали, а смотрели на камеру «Солнце-660» и полароидные фотографии. Все они изображали одно и то же.