Я потерла глаза.
— Это была моя вина. Я должна была удерживать калитку закрытой.
— Эй, тот бык был больше тысячи пудов мышц и безумия. Если он хотел вырваться из загона, твое тощее тело не остановило бы его, — она бросила в меня кусочком ветки. — И так мы смогли уйти от них, да? Они недооценили меня и тебя. Разве ты не рада?
— Нет. У тебя нет ноги.
— Да, у меня нет голени, и что? Ты ведешь себя так, словно человеку нужно быть целым, чтобы его считали личностью. Это утомительно, Ларк. Я уже не такая быстрая, но хорошо езжу верхом, и у меня зрение лучше, чем у тебя. Хватит относиться ко мне, как к калеке на кровати. Вырасти. Решай свои проблемы, а потом мои.
Я услышала, как Крыс вздохнул — он делал так, когда напряжение было на высоте. Роза хмуро глядела на меня, приподняв бровь. Я вздохнула.
— Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло, — я не смогла добавить «ты — единственная семья, которая у меня есть».
— Это мы не можем обещать, — она продолжила ломать ветки. — Тем более, ты. Слушай. Дай мне и Сайфу съездить в Пасул. Мы отправимся завтра. Пока нас не будет, ты возьмешь Пикла и Седж к реке и оттащишь тополь. Пусть Андрас поможет. Постройте стену из хвороста в восемь футов высотой. А потом вернемся, будем пировать мясом и картошкой, хорошим печеньем. Хорошо?
Я выдохнула.
— Хорошо. Возьми и сала.
Она кивнула.
— И бобы.
— Одеяла.
— Мыло, — сказала она. — То, в котором лепестки цветов.
— Масло для кожи головы с ароматом, — мы уже выдумывали.
— И двадцать голов скота.
— И мраморный фонтан с чистой водой.
— Бинты, — добавила она. — Это нам нужно. У меня месячные, у Лилы были судороги. Она, наверное, будет снова мучиться от них. Прости, фонтан напомнил.
Я хмыкнула и вытерла свой лоб банданой.
— Тогда возьми немного того чая, — я подумала о топоре, вонзенном в дерево. — И новый топор.
— Вот уж нет, — она указала на кусты. — Ты заберешь древко оттуда, и если загонишь занозы — это твоя вина.
— Ты сама меня вынудила.
— Это ты сделала, любимая, — она завязала последнюю охапку хвороста. — Отнеси это Седжу. Он хотел чем-то занять руки. Я не хочу, чтобы он добавлял к моей ноге колеса.
Я вздохнула и встала. Она протянула руки, чтобы я ее подняла.
— Роза, прости, — сказала я, она сунула костыль под руку. — Я не хотела вести себя так, словно ты не можешь о себе позаботиться. Я не знаю, что делала бы без тебя.
— Бросала бы в гневе все из лагеря в кусты, — она толкнула меня к роще.
Я не успела решиться и пойти в колючие ветки, за нами послышались бегущие шаги. Сайф появился из-за камня, его черные глаза напряженно сверкали.
— Что такое? — спросила я. — Карета? Сейчас я за ней не пойду.
— Нет, — его лицо было яростным. — Телега.
14
Веран
Я проснулся на полу.
Черт.
Я перегрузил себя прошлой ночью. Я должен был знать лучше.
В дверь постучали, звук точно разбудил меня. Я стал барахтаться в одеялах, тело было слабым. Локти болели, значит, я упал на них. Я поднялся на ноги, шатаясь, и вышел в приемную. Я сначала повернул не туда, к стеклянному балкону, а потом развернулся и прошел к двери.
На пороге стоял слуга в черной ливрее замка, сжимал коробку.
Он что-то сказал, и я не понял слова. В конце его голос стал выше, словно он задавал вопрос.
— Что? — выдавил я.
Он моргнул.
— Что? — повторил он.
О, точно. Язык. Моквайский. Он говорил на моквайском, а я ответил на восточном. Я покачал головой, словно приводил мозги в порядок. Все тело болело.
— Простите, — сказал я на моквайском. — Я, кхм, плохо спал. Что вы сказали?
— Вы потеряли обувь?
Обувь?
— Не думаю.
— Мне сказали, что это ваша обувь, сэр, — он поднял крышку.
Я растерянно смотрел на обувь в его руках, сжимая дверную раму, чтобы не упасть от головокружения. Лиловый шелк вычистили и высушили, и их уложили в коробку.
— Госпожа Фала сказала, что один из слуг нашел их у входа в сад, — объяснил он медленно, словно младенцу, я себя так и ощущал. — Она спросила у тех, кто подобрал их под ваш гардероб. Или это была ошибка?
— Эм, нет… нет, — обрывки воспоминаний о прошлой ночи вернулись ко мне. — Нет, это мои. Да, вход в сад. Я бросил их там. Случайно.
Я забрал у него коробку и сунул под руку. С воспоминаниями пришел и позор на балконе на балу и желание рассказать все Элоиз и попытаться хоть что-то исправить. После этого я вспомнил мертвую птицу на земле.
Я потер глаза.
— Скажите, — обратился я к слуге. — Посол и принцесса уже проснулись?