Она раздраженно цокнула языком.
— Мне жаль, Веран, что они тебе трут, но у нас нет времени.
«Трут» — это было преуменьшением. Я носил много раз чужеземную одежду, но еще ни разу не менял свои кожаные сапоги с мягкой подошвой. Даже в университете Алькоро ученикам из Сильвервуда можно было носить свою обувь, если в бахроме не было колокольчиков. Но в Моквайе мужчины носили до ужаса тесные шелковые штаны с большими пуговицами с драгоценными камнями на голенях. С шоком в первый день при дворе я понял, что мои сапоги не подойдут к наряду. Вместо них были узкие туфли, подбитые гвоздями, которые не просто натирали ноги, а будто поглощали слои кожи. Почти месяц дипломатической поездки, а я все еще ходил в них как в первый день.
Элоиз вытащила туфли из ящика и протянула их.
— Идем. Внизу сможешь сесть, но нам нужно идти.
Подавив страх, я опустил туфли и просунул в них пострадавшие ступни. Боль пронзила мозоли у пальцев ног. Элоиз взяла деревянную трость, украшенную камнями, популярную у местных юношей, и вручила мне. Я переместил вес на пятки, уперся тростью в пол и встал. Элоиз удовлетворенно кивнула и повернулась к двери. Я неуклюже пошел за ней и выбрался в коридор.
Первый мой шаг по паркету прозвучал как удар грома. Я поспешил за ней, воротник давил. Я чуть не добавил третий стук от трости к какофонии. Я подумал о лесных разведчиках мамы — чтобы получить ранг Лесничих, им нужно было пройти мимо дозорных в повязках на глазах так тихо, чтобы их не заметили, неся при этом мешок в сорок пудов весом. Я сейчас звучал как пьяница на брусчатке.
Мы прошли в атриум в конце коридора. Как другие окна в замке, потолок был из огромных панелей стекла — Моквайя производила его и потрясала в наше время этим. Я все еще не справился с восторгом от окон в три раза выше меня. Вода стекала по ним реками, мешая видеть тучи и леса у замка.
— Я не знаю, сможем ли мы побывать в туре вне замка, — сказал я, пытаясь видеть за дождем. Я хотел отчаянно выбраться в лес, увидеть большие клены, покрытые мхом, папоротники высотой с кареты. Я хотел отправиться на юг вдоль берега, увидеть известный красный лес, деревья там превосходили даже каштаны бабушки дома своей высотой и толщиной. Мы заметили рощи лишь немного по пути в Толукум, а после прибытия ни разу не покидали замок.
— Вряд ли, ведь там бушует лихорадка, — сказала Элоиз. — Все боятся надолго выходить наружу.
Я нахмурился, вспомнив предупреждения о дождевой лихорадке, о которых мы услышали, прибыв сюда.
«Не открывайте окна, — сказали нам. — Спите с длинными рукавами. Если нужно выйти, нанесите лимонный бальзам или кедровое масло», — болезнь, похоже, разносили комары, живущие во влажных лесах, но даже в редкие дни, когда дождь не шел, замок оставался закрытым. От этого я ощущал себя как золотая рыбка в чаше.
— Все еще не понимаю, почему в Толукуме так плохо с лихорадкой, если мы едва слышали о ней в городах, которые проезжали по пути, — сказал я. — Природа у дороги не отличалась от той, что тут, но мы видели много открытых окон, и люди ходили там.
— Вряд ли мы успеем утолить это любопытство, — сказала Элоиз, приподняла край платья, приближаясь к лестнице. — Мы прибыли не любоваться пейзажами. Если нас выпустят, то к песчаным карьерам и печам стекла — союз зависит от этого. Я слышала, что министр Кобок вернулся из поездки по фабрикам стеклодувов. Нам стоит с ним договориться о встрече. Можешь спуститься?
У меня нагревался воротник.
— Да.
Она стала спускаться по лестнице, почти не стуча туфлями с каждым шагом. Я прижал ладонь к перилам, следуя за ней, мои туфли стучали как молот кузнеца.
— Мы хотя бы видели лес внутри, — она указала на открытое пространство по бокам от лестницы, где нас почти тут же окружили живые ветки. Деревья росли внутри — это тоже поражало в замке Толукума. Их кроны тянулись к стеклянному потолку, их корни погружались в землю в пяти этажах ниже, обрамленные дорожками, фонтанами и яркими клумбами.
— Эти леса не настоящие, — сказал я, боль в ногах злила меня. — Это все напоказ. Деревья, может, и живые, но я не видел ни одного коричневого листочка или кривой ветки за четыре недели. Ни червей в почве, ни насекомых на цветах. Они, наверное, заставляют армию слуг придавать всему идеальный вид.
— Веран…
— Ты заметила — у них даже нет названия народа, как у нас. Мы всегда звали их народом леса из-за красного леса и экваториальных лесов на севере, но они считают это устаревшим, словно им нет дела до лесов…