Мы надели на нее запасную рубаху Пикла — она свисала с нее как палатка. Она была маленькой, не такой хрупкой, как Уит, но еще меньше. Ее большие глаза были зелеными на круглом лице с медной кожей. Кто-то срезал когда-то ее темно-каштановые волосы, но они отросли и неровно свисали до подбородка. Она могла быть из Пароа, и от этого мне стало хуже. Если Сиприян был далеко, Пароа был будто на луне. И она была маленькой, могла и не помнить семью или родное место. Если она вообще заговорит с нами.
Я знала, что она могла говорить, хотя бы немного, она делала это во сне — бубнила и плакала. Но она не отвечала на вопросы, откуда она, что помнила, была ли голодна. И мы заботились о ней, как о Розе — давали бульон и кукурузную кашу, лили воду в ее рот. Я пыталась взять ее с собой пару раз, чтобы отвести к луже или к лошадям, хотя бы к костру, но она впивалась в старый матрац Пикла. И я оставила ее, попросил Уит проверить, нужна ли ей вода, не написала ли она на одеяло. Я заметила, что она дрожала меньше, когда Крыс сидел рядом с ней, но он скулил, если я уходила без него. Потому я бежала по склону оврага, тревожась, что нужно было скорее вернуться в лагерь. Крыс бежал со мной.
Я поднялась из оврага и увидела Андраса на камне рядом с пасущимся волом. Он пока следил за животными. У нас было на одну лошадь меньше — пришлось пристрелить бедную лошадь Пикла. Мул Сайфа, Сорняк, наверное, выживет, но не сможет какое-то время носить грузы. Мы забрали оставшегося вола, чтобы доставить пострадавшую группу к каньону и увезти что-нибудь из обломков телеги. Мы потеряли мой арбалет — осталось только два, если считать арбалет Розы. Мы забрали снаряды, хотя у одного из стражей были слишком длинные для наших арбалетов, а их были сломаны в драке. Мы смогли забрать посох Пикла и несколько металлических кусков от телеги, но без лошади и Сорняка мы не могли брать что-нибудь еще. Мы убрали Пикла и другие тела в кабинку телеги. Не было времени долго прощаться. Роза уже то теряла сознание, то приходила в себя. Я отогнала всех от телеги, пристрелила раненого вола и подожгла обломки. Они загорелись, отмечая мое поражение.
Я смотрела, как Андрас погнал вола вверх по склону. Я не знала, что делать со зверем. Он мог нести грузы, но пока я не спущусь к тополям, нести ему было нечего. Я могла продать его в Пасуле, если доберусь туда, но это заняло бы дни, и мне нужно было кого-то взять с собой. Это был бы Сайф, и в лагере осталась бы только одна лошадь.
Андрас поднимался по склону за волом, а потом он споткнулся об горку гравия. Я прикусила губу. Он не видел меня. Его зрение ухудшалось, напоминая, что Сиприян был не в той же стороне, что и Пасул. Если я сомневалась, что могла потратить день на поездку на запад с волом, то месяц ехать на восток было просто невозможно.
Я ускорилась.
Я хотела рухнуть и закричать, но не было времени.
20
Веран
Яно медленно двигался во тьме, нашел ручку на лампе. Он включил ее, и стало видно его бледное лицо. Он вздохнул и отцепил яркую накидку, бросил ее на диван и опустился на кресло у камина.
— Это она? — спросил я.
Он вскрикнул и вскочил с кресла, сбив столик. Книга и чернильница взлетели. И вдруг красивая рапира, которая всегда была на его поясе, оказалась направленной на мою грудь, и он держал ее уверенно.
Он знал, как ее использовать.
Я поднял руки.
Он смотрел в тусклом свете.
— Ты! Что ты… как ты сюда попал?
Я отошел к дивану у окна в паре дюймах от него, чтобы рапира оказалась дальше от моего сердца.
— Я прошел по балконам.
— До ближайшего три этажа!
Я указал на пол.
— На каждом этаже есть выступ, чтобы слуги чистили стекло. Одна из лестниц тянется мимо вашего балкона.
— Но идет дождь!
— Да.
Он опомнился и разозлился.
— У меня есть стражи.
— Я бросил камень, — он смотрел на рапиру. — Стражница пошла проверить шум. Я проник мимо.
— Все мои двери закрыты.
— Я могу его взломать, — сказал я. Дядя Элоиз, Арлен, показывал нам это до того, как нам исполнилось десять. Я проникал так в комнату с припасами для разведчиков, чтобы брать вещи для пути в лес.
— Выметайся, — прорычал он. — Пока тебя не арестовали и не выслали, — он опустил ладонь на рапиру, чтобы она не дрожала, собирался пронзить мое сердце. А потом он стал настороженным. — Что ты сказал сначала?