Я поднял маленький рисунок углем, похожий на портрет. Хоть и грубый, рисунок изображал женщину с почти идеально круглым лицом, ее длинные волосы были заплетены в замысловатый пучок, украшенный драгоценными камнями. У нее был маленький нос и маленькие круглые губы, и она смотрела краем глаза на художника, словно знала то, что не знал он.
— Где ты это взял? — с паникой в голосе спросил Яно.
— Стояло у кувшина с водой на столике у твоей кровати, — сказал я.
Он встряхнулся.
— Выметайся! — повторил он, кончик рапиры задел мою брошь-светлячка. — Уходи и больше не говори со мной.
Я опустил рисунок, пытаясь убедить себя, что он не убьет меня. Мои нервы мне не верили.
— Яно, прошлая ашоки не умерла при нападении на карету, да? Она где-то, живая. И кто-то шантажирует тебя ее безопасностью.
Он застыл, кончик рапиры и его ладонь впервые задрожали. Он нахмурился.
— И откуда ты это знаешь? — спросил он.
— Я проследил за тобой с кедра во время Квални Ан-Орра, — сказал я. Я решил, что правда была тут лучше. — Я слышал ваш разговор с госпожой Фалой.
Он помрачнел.
— Ты шпионил за мной.
— Ты шпионил за мной, — отметил я.
Его гнев стал смятением.
— Когда?
— Ты говорил мне в первый день моконси, что твои люди следят за нами.
Смятение вскоре сменилось пониманием.
— О. Точно.
Я приподнял бровь.
— Или это была просто угроза?
— Ну… — он растерялся на миг, а потом вспомнил о гневе. Он поправил хватку на рапире. — Даже так, не важно — ты только что признался, что подслушивал мои дела.
— Мне нужно было что-то делать — иначе мы с Элоиз боялись, что ты обвинишь нас в каком-то шантаже.
— А почему нет? — резко спросил он. — Все мелочи указывают на вас.
— Что указывает? — я развел руками. — Почему мы обменивались детальными письмами год, а потом устроили бы сложное нападение на человека, которого не знали, а потом заставили бы твоих слуг шантажировать тебя?
Он замешкался.
— Признаю… я так и не понял ваш мотив.
— Нет мотива, Яно. Мы отчаянно желали переговоров. И Фала говорила о великане в плаще — меня таким не назовешь, и если он не говорил на ломаном моквайском с сиприянским акцентом, я не знаю, кого из нас ты хочешь в этом обвинить.
Он хмуро глядел миг, поджав губы. А потом, вздохнув, опустил рапиру. Он прислонил ее к столику и рухнул в кресло, как свеча от жара печи. Он сжал голову руками, волосы выбились из золотой шпильки.
— Я не знаю, что делать, — пробормотал он.
Я отошел от окна к камину. Я опустил рисунок на его колени, и он смотрел туда.
— Как ее зовут? — спросил я.
— Тамзин, — сказал он. — Тамзин Моропай Охра.
— Это ее пустой пьедестал в Зале Ашоки?
Он утомленно кивнул.
— Да.
— Каким был ее инструмент?
— Дульцимер — старинный народный инструмент. Ее голос — просто чудо, как и ее умения со словами.
— Фала сказала мне, что были споры из-за текста на пьедестале.
— Нет споров, — сказал он мрачно, глядя на меня. — Мне говорили в одном из писем использовать безобидную фразу для ее памяти. Не важно, ведь памятника не будет. Она не мертва, и я сохраню это.
Я опустился на второе кресло.
— Как долго это длилось?
— Четыре недели, — сказал он. — Тогда я получил первое письмо. В нем говорилось назначить Кимелу ашоки перед моей коронацией, следовать ее советам при дворе.
— Иначе что? — спросил я.
— Иначе они убьют Тамзин.
— Ты уверен, что она точно у них?
— Да, — он выудил из кармана маленькую цепочку с ключами и золотой браслет с янтарными кабошонами. — Они прислали ее си-ок с первым письмом.
— Это точно ее? Не подделка?
— Нет, — он перевернул браслет. У застежки, неуместные среди золота и янтаря, были три поцарапанные стеклянные бусины, похожих на обычные, которые я видел на браслете госпожи Фалы — зеленая, голубая и желтая. — Тамзин дал право на си мой отец, но она не взяла новый, а сохранила тот, который ей дали родители. Ювелир добавил янтарь, но они не смогли повторить стеклянные кусочки, которые носит обычный народ, — он сжал браслет, защищая его. — И ее подпись на всех письмах?
— Можно увидеть первое? — спросил я.
— Нет, — он посмотрел на меня. Его голос был твердым. — Его нет.
— Ты его уничтожил.
— Нет, кто-то забрал его. Я получаю письма, они у меня на день, а потом пропадают. Кто-то забирает их. Я думал, что куда-то сунул первое, искал часами. А потом второе пропало из выдвижного ящика тумбочки у кровати ночью. Третье я спрятал, — он указал на изящный колчан на стене, он был вышит, полон стрел с черно-синим оперением. — Оно было там три дня, а потом пропало. Кто-то приходит и забирает их из моей комнаты. Мои слуги не знают, кто, — его лицо было белым, как береза. — Но не в этот раз. Я буду сидеть и ждать всю ночь с письмом в руке, с мечом в другой руке, — он вытащил конверт из-под камзола, крепко сжал его.