Дин молча кивнул. Кас продолжал:
— Ты раскидываешь руки — как крылья — и даешь солнцу прогреть себя до костей. Представь, как ощущается это тепло. До самого мозга костей. И холод уходит. Ты больше не дрожишь.
Он умолк на мгновение, и на его лице появилось выражение, видеть которое было почти больно: смесь жажды и тоски по чему-то несбыточному. Как если бы ощущение, которое он описывал, было недоступно ему.
Кас добавил почти шепотом:
— И наконец можно остановиться… Наконец можно отдохнуть.
Дин мог лишь смотреть на него.
— Основываясь на своем — признаюсь, ограниченном — опыте переживания холода и тепла, — продолжил Кас, выйдя из задумчивости и снова сфокусировав взгляд на Дине, — полагаю, что это вполне хорошая аналогия. — Вид у него стал почти довольный собой: метафора явно вышла удачная. — В солнечном свете ведь нет ничего сексуального, так? И тем не менее он приятен. Он… приносит облегчение, расслабляет. — Подумав секунду, Кас добавил: — И элемент безопасности тоже есть. Волки уже не подойдут, ночные хищники не посмеют приблизиться. Можно наконец безопасно отдохнуть.
— Как если знаешь, что кто-то тебя прикрывает, — сказал Дин тихо.
Кас слегка кивнул.
— Есть и этот момент, да.
«Представь, что тебе очень холодно. Ты в снегах, на холодном ветру, в темноте».
— Ладно, — произнес Дин. — Так что я должен сделать? Как организовать это солнце?
В глаза Каса немедленно вернулась настороженность.
— Ой, ну ладно! — сказал Дин. — Мы уже так далеко продвинулись! Не закрывайся от меня теперь, Кас, ну серьезно?
Кас поморщился.
— Тебе это не понравится, — произнес он с явной неохотой.
— Кас, — ответил Дин, глядя на него сердито. — Мне еще раз повторить? Мне пришлось сжечь твое тело…
— Хорошо, хорошо… — проворчал Кас обиженно, как если бы это был совсем нечестный прием. Его рот слегка скривился, и наконец он признался: — Это требует, гм… физического контакта.
— А как же «Ой, Дин, в этом нет вообще ничего физического…»?
— Ничего сексуального, — поправил Кас. — Я не сказал «ничего физического». Ничего сексуального…
— Хорошо, значит физический контакт, но не сексуальный, — заключил Дин. — Хоть что-то проясняется. Так что именно?
Кас колебался.
— Мне что, начать задавать вопросы, ответы на которые «да» или «нет»? — спросил Дин. — Или давай поиграем в «двадцать вопросов». Это больше, чем хлебница?
— Дин… — начал Кас, закатив глаза.
— Да, зная тебя, на это уйдет пятьсот вопросов. Ладно, тогда шарады — как насчет шарад? Ты можешь изобразить это жестами. Сколько слогов?
— Прекрати, пожалуйста…
— Количество слогов нужно показывать пальцами на руке, — услужливо подсказал Дин, прикладывая к руке три пальца. — Видишь, это значит три слога. А потом изображаешь слово.
— Не буду я изображать, — запротестовал Кас.
— Ну, если ты не можешь сказать и не можешь изобразить, тогда можешь разбить на слоги, или можем поиграть в «рифмы». Например, скажем, это требует… ну, не знаю… чтобы я отрастил бороду. «Борода» рифмуется со «сковорода», поэтому ты показываешь жестом, что это рифма, и потом изображаешь сковородку, а я начинаю отгадывать, что рифмуется со сковородой…
— Нужно коснуться тебя крыльями, — выпалил Кас.
Дин моргнул.
И Кастиэль залился краской. Это было бы даже забавно, если бы он не выглядел насколько выбитым из колеи.
— Не напрямую, конечно, — уточнил Кас поспешно. — Потому что я даже не могу перенести их сюда, ты же понимаешь. То есть не могу их явить — не могу больше перенести в материальную плоскость. Оперение слишком сильно повреждено. Они так и не зажили — и не заживут. Но даже при этом, если бы я мог хотя бы… поднести их к тебе, в небесном измерении, то есть там, где они сейчас — в соседнем измерении. — Он добавил с отчаянием в голосе: — Дин, я совсем не хотел давить на тебя — никогда, честное слово…
— Ну вот, «крылья» — это два слога, — произнес Дин мягко. — Два пальца на руке, видишь? — Он продемонстрировал. — Два пальца на руке, а потом ты мог их изобразить. Или мог просто сказать мне. Словами. В любой момент за последние годы ты мог мне просто это СКАЗАТЬ. За пять лет, или восемь, или сколько там это длится.
— Десять, — уточнил Кас, поморщившись. — Нужно только поднести маховые перья ближе к твоей душе — и все, клянусь, Дин, это все, что требуется. Просто… близость, но лучше всего, конечно, когда есть контакт… потому что… аура души пронизывает твою оболочку до самой кожи, и… близость твоей души… автоматически окажет успокаивающее, исцеляющее воздействие… это просто… такое как бы инстинктивное… — («Я когда-нибудь видел его таким несчастным?» — подумал Дин.) — Я совсем не хотел принуждать тебя! Я даже не хотел, чтобы ты знал об этом…
— Это-то я понял, — сказал Дин. — И как надолго?
Как моргнул, глядя на него.
— Что?
— Допустим, ты приложишь ко мне свои маховые крылья, или как там…
— Маховые перья, — поправил Кас машинально.
— …свои маховые перья к моей душе, или к коже, или что там требуется… Допустим, ты это сделаешь. Как много времени нужно? Чтобы ты поправился? Чтобы ты согрелся, или что там при этом происходит?
— Э… — Кажется, вопрос застал Каса врасплох. — Я не знаю… — ответил он наконец с отчаянием в голосе. — Несколько часов? Или ночей, может быть? Я не знаю. Я же никогда этого не пробовал. Очевидно.
— Ты… погоди, как это никогда не пробовал? — нахмурился Дин. — Что, ни с кем?
Кас некоторое время только смотрел на него.
— Ангелы спариваются на всю жизнь, Дин, — произнес он наконец. — Это не просто выражение такое. Это случается лишь однажды. Если вообще случается.
Дин молча уставился на него в ответ.
«Десть лет… Десять лет дороги в холоде».
Ночью. В снегу. Да еще и с волками, как выяснилось.
— Видишь, — начал Кас, — я знал, что тебе это не…
— Погоди минуту, ладно? — перебил его Дин, поднимаясь на ноги. — Я сейчас вернусь. — Недоумение на лице Каса было бы комичным, если бы не горестное выражение в его глазах и не то, как он снова стиснул в руках край одеяла. — Дай мне десять минут, — попросил Дин. — Честное слово, я вернусь. Никуда не уходи.
Пока Дин спешил по коридору к себе комнату, а затем в комнату Сэма, перед его мысленным взором снова всплыло то жуткое воспоминание. Воспоминание, которое преследовало его в кошмарах так долго: Кас, заколотый кинжалом в ту ужасную ночь.
Пригвожденный, как бабочка булавкой. Кинжал прошел насквозь, через все его тело, сквозь сердце. Дин увидел тотчас же: это не «легкая царапина», не «косой удар», не «рана, которая заживет». Это был конец.
И потом появился неизбежный обжигающий свет, эта ослепительная страшная вспышка. Это действительно был конец. Кастиэль безвольно упал на землю, и все было кончено.