Несомненно, я одолею двадцать с лишним миль за двенадцать часов, даже после таких двух суток.
Я повернулась к вампиру. Посмотрела на него, впервые за этот день. Впервые с тех пор, как пролила на него кровь. Он опять сидел с закрытыми глазами. Я вышла из света, и его глаза открылись. Я шагнула к нему, встала перед ним на колени. Я почувствовала, как его взгляд упал на мою окровавленную грудь. Моя кровь на груди вампира запеклась; он не пытался вытереть ее. Или слизать.
– Дай мне свою лодыжку, – сказала я. Долгая пауза.
– Почему? – спросил он наконец.
– Не люблю подлецов, – ответила я. – Воровская честь и все такое. Бери свою отмычку.
Он медленно покачал головой.
– Это, – пауза, еще более долгая, – это добрая мысль. – Интересно, в какие глубины ему довелось нырнуть, чтобы найти слово «добрая». – Но это бесполезно. Здесь повсюду парни Бо. Вырубка вокруг дома как раз такого размера, какой Бо может держать под пристальным надзором. Уж в таких вещах он не ошибается. Ты сможешь пройти это кольцо сейчас, в свете дня, пока все нормальные вампиры прячутся за щитом и покоятся, но стоит мне двинуться отсюда – двинутся и мои стражи.
«А ты сейчас, конечно, отнюдь не в самой лучшей форме», – мысленно добавила я.
Я поднялась, шагнула обратно в солнечный свет, почувствовала его на коже и подумала о большом дереве, которым стал молодой саженец. Деревьев много, а в магии символ дерева используется, чтобы удерживать Других или оберегать от них, потому что деревья непроницаемы для темной магии. Затем я подумала о ловушках, о пойманных в ловушку вещах, о том, когда зло из тьмы – зло в чистом виде, а когда – нет.
Последовала долгая пауза. Я чувствовала, как свет просачивается сквозь мою кожу, впитывается в дерево, о присутствии которого я не подозревала несколько минут назад; чувствовала, как листья моего дерева распускаются, протягиваются крошечными ладошками, чтобы пропитаться светом. Я была измучена, напугана, ошеломлена, я только что проделала сложную чародейскую штуку, я была в экстазе. Я словно почувствовала ветер в листьях моего дерева; ветер обладал голосом – и этот голос говорил: «С-с-сделай, с-с-сделай…»
– Тогда тебе придется пойти со мной, – сказала я. Опять повисла тишина – но, когда вампир заговорил, его слова впились в меня, как будто он и голосом мог пить кровь:
– Не мучай меня, – процедил он. – Я был милосерден к тебе настолько, насколько мог. Так не издевайся надо мной сейчас. Иди и живи. Иди.
Я опустила взгляд на него. Пленник не смотрел на меня, но я ведь опять стояла в солнечном свете. Я отступила в тень, но он по-прежнему не смотрел.
– Прости, – сказала я. – Я не издеваюсь. Если не хочешь, чтобы я попробовала оковы на твоей лодыжке, дай мне руку.
Я протянула руку к нему, все так же сидящему по-турецки на полу.
Еще несколько бесценных солнечных секунд утекли в никуда.
– Ты предпочитаешь умереть – э-э-э – или как там у нас это называется – как мышь в мышеловке? – спросила я жестче, чем хотела. – Я что-то не заметила у тебя лучшего варианта.
Я, конечно же, проморгала его движение. Он просто стоял рядом со мной, вложив свою руку в мою. Впервые я увидела его стоящим. Его рука на ощупь была такой же нечеловеческой, как остальная его внешность – на вид: правильная форма и тому подобное, но все другое. Неуловимое, необъяснимое, из мира, перевернутого вверх тормашками. А еще запах. Стоя рядом с ним, я едва не задохнулась. Притом вампир пах гораздо лучше меня – вы не представляете, как я нуждалась в ванне, ничто не пахнет хуже страха, – но запах был нечеловеческим. Не животный, не растительный и не минеральный – вампирский он был.
Тем не менее я глубоко вдохнула. Затем ступила обратно на солнце, потянула за собой его кисть. Рука его расслабилась и позволила мне это сделать.
Свет ударил по его руке, на полпути до шрама на предплечье. Что-то неуловимо изменилось – неуловимо, но кардинально. В прикосновении его руки больше не чувствовалась… угроза всему, что делало меня человеком. Рука стала задачей, делом, объектом работы. Чем-то вроде муки, воды, дрожжей и скорого появления толпы голодных, жаждущих пищи клиентов.
Я почувствовала, как сила проходит сквозь меня. В этот раз она не пульсировала огненными нитями, но накатывалась неспешными, мощными, пенистыми волнами. Волны оставляли необычное ощущение, как будто что-то материальное – одно или много – движется по моим внутренностям, расталкивает печень и желудок, вертится в кишках. Я попыталась расслабиться и позволить волнам скользить как вздумается. Я должна была определить, сумею ли выполнить обещанное, продержаться долго. Может, до заката, где-то двенадцать или более часов. Смогу ли я выдержать это вторжение так долго, пусть даже я сама его вызвала. Что если я переоценила свои возможности, как ныряльщица, переоценившая свою способность задерживать дыхание?
Я просто сходила с ума. Высочайшее мое достижение до сегодняшнего дня – превращение красивого колечка в уродливый кусок металла. А ведь… э-э-э… жизнь этого вампира целиком будет в моих руках.
Я пыталась спасти жизнь вампиру.
Волны растекались во мне – поначалу осторожно, балансируя, как дети на качелях, затем медленно, мягко, находя места, где они могли устроиться в различных участках моей анатомии. Так последние клиенты в утренний час пик находят последние свободные места. Большая часть меня уже заполнилась – сердце, селезенка, почки и прочее, – но еще оставались лакуны, способные вместить силу, где она могла прикрепиться. Влиться в меня. Я чувствовала себя очень… заполненной. Стоило связи установиться – сила устроилась, как дома, – и волны начали изменяться. Теперь словно ремни упряжи становились на место, пряжки подтягивали здесь, приотпускали там. Когда это закончилось, я почувствовала себя хорошо подогнанной.
Я подумала, что справлюсь, и вздохнула.
Я больше не видела своего дерева, потому что сама стала им, оно проросло во мне, его сок стал моей кровью, его ветви – моими конечностями. Сила веревками оплетала меня, взвивалась из сучьев знаменами и вымпелами. Возможно, тронь сейчас ветер мои волосы, они зашуршали бы, как листья. С-с-сделай, с-с-сделай. Я протянула правую руку, и вампир вложил в нее свою левую. Я вытянула его – целиком – в яркий прямоугольник перед окном.
Кстати говоря, вампирская кожа жутко выглядит на свету. Может, лучше бы ей сгореть.
Но это пустяки.
Я почувствовала, как моя упряжь приняла груз. Тяга была стабильной и ровной", вес – тяжелым, но терпимым. Я начала надеяться.
– Хорошо, – сказала я. – Теперь снова отойди. Мне нужны свободные руки, чтобы снять эти кандалы, и, э-э-э… мы должны будем держаться друг за друга, пока, э-э-э… делаем эту штуку со светом.
Не знала, что вампир способен быть неповоротливым. Я думала, грация приходит вместе с территорией, как клыки и цвет кожи, действительно отвратительный на свету. В книгах они всегда текучие, как масло. Но он, шатаясь, отступил в тень, шумно прислонился к стене, отпустил мои руки, а его собственные руки качнулись и с глухим стуком ударились о стену.
– Что ты за существо? – спросил он. – Это не передельческий трюк. Это невозможно. Это невозможно. Я стоял на свету и знаю – это невозможно.
Приятно было знать, что не только я чувствую себя сумасшедшей. Я стала на колени, чтобы добраться до кандалов. Я успокоилась, когда ключ подошел и к ним; я чувствовала, что стоит чертовски осторожно обращаться со своей силой, чтобы остаться хорошим зонтиком от солнца для нежити в течение двенадцати следующих часов. Я не думала о возможных последствиях своего предложения больше, чем необходимо. Главным – единственным – было: я не могу оставить его. И неважно, кто или что он такое. Я просто не могла выйти из клетки и оставить там другого узника – если уж я могла что-то с этим сделать. К лучшему или нет – но могла. Вероятно.
Кожа на его лодыжке выглядела ужасно. Я не могла сказать… шелушилась ли кожа… только потому, что была натерта кандалами. Я старалась не коснуться ее. Моей лодыжке от кандалов ничего не сделалось, но на них не было видимых противочеловеческих знаков. О да: они существуют. О них не говорят среди людей, но они существуют.