Вздрогнув от неожиданности, Андрей поневоле оторвал взгляд от пленившей его незнакомки, которую он буквально пожирал глазами, и перевёл его на Наташу, совершенно непредвиденно оказавшуюся рядом с ним и вперившую в него неотрывный, изучающий взор.
– К-куда идём? – ещё не придя в себя, пробормотал он первое, что пришло ему в голову.
Наташа чуть скривила пухлые, налитые, как ягоды, губки.
– Домой, куда ж ещё? Я устала. И не хочу торчать здесь на солнцепёке неизвестно для чего.
Андрей замялся. Он-то, в отличие от своей подруги, прекрасно знал, для чего он здесь торчит, и понимал, что если подчинится ей сейчас и уйдёт отсюда, то, возможно, никогда больше не увидит ту, другую, которую он узнал, да и то пока только наглядно, всего пару часов назад, однако без которой, как он всё более отчётливо чувствовал, он уже не представлял себе своей жизни. Он признавал, что это не совсем нормально, что это очень смахивает на безумие, наваждение, морок, но это было именно так. И он ничего не мог с этим поделать, это было сильнее его, он не в состоянии был – да не очень-то и хотел – сопротивляться нежданно-негаданно захватившей и понёсшей его куда-то властной, неодолимой силе.
А Наташа, стоявшая перед ним и не сводившая с него вдумчивых немигающих, казалось, всё видевших и всё понимавших глаз, сразу как-то потускнела, поблёкла, словно отодвинулась на задний план и продолжала отстраняться всё дальше. Он смотрел на неё и как будто не видел, не замечал, не чувствовал её присутствия. И её яркая, эффектная, роскошная, даже несколько избыточная красота, так восхищавшая, покорявшая, возбуждавшая его совсем недавно, казалось, ещё вчера, и производившая неизгладимое впечатление чуть ли не на всех вокруг, тоже внезапно потеряла в его глазах всякую привлекательность, значение и ценность, в мгновение ока вытесненная и подавленная другой красотой, ослепившей его, как солнечный луч, и продолжавшей, сверкая и переливаясь, стоять перед его восхищённым взглядом. Наташина же красота оказывала на него теперь совсем другое действие: она стесняла, утомляла, раздражала, казалась чужой и враждебной. Ему порой хотелось просто закрыть глаза, чтобы не видеть её больше…
– Ну, что ты молчишь-то? – опять донёсся до него, будто издалека, нетерпеливый, резавший ему слух голос. – Ты что, ошалел от жары?.. Или, может, ещё от чего-то? – неожиданно прибавила она уже совсем другим тоном и ещё проницательнее, чем прежде, вонзилась в него острым, сосредоточенным взором.
Андрей, не выдержав его, опустил глаза и промямлил что-то невнятное. После чего, по-прежнему стараясь не упустить из виду незнакомку, украдкой метнул на неё быстрый, длившийся лишь один короткий миг взгляд.
Но и этой доли секунды для Наташи было достаточно, чтобы перехватить его и заметить, на кого он был направлен. Она немедленно взглянула туда же и некоторое время внимательно, чуть прищурившись и поджав губы, смотрела на девушку, с которой последние два часа не сводил восторженных, горевших желанием глаз Андрей. Это разглядывание продолжалось всего несколько мгновений, но они показались Андрею вечностью. Он чувствовал себя как на раскалённой сковородке, его лицо густо покраснело и покрылось испариной, он не смел поднять глаз и, пока Наташа изучала соперницу, рассматривал её блестящие кремовые туфли на высокой шпильке, нежно облегавшие маленькие изящные ступни с сетью голубоватых жилок, едва различимых под гладкой матовой кожей.
Оторвав наконец взгляд от незнакомой блондинки, стоявшей неподалёку, нервно курившей и, видимо, даже не подозревавшей, объектом какого пристального внимания она стала, Наташа перевела его на Андрея и после небольшой паузы повторила, глуховато и тихо, с лёгкой запинкой, как-то неуверенно, свой первоначальный вопрос:
– Так ты идёшь… или как?
На этот раз он не нашёл в себе сил ответить. Или, вернее, он не знал, что ответить ей. Сказать прямо и откровенно, выложить всё начистоту, признаться в том, что он думал и чувствовал в эту минуту, – нет, к этому он был ещё не готов. Да и нужных слов, скорее всего, не нашёл бы. Слишком уж смутны, путаны, расплывчаты и хаотичны были в тот момент его ощущения. Он сам не мог пока разобраться в их бурном, бешено крутившемся вихре, он едва-едва продирался сквозь их беспорядочное, бессвязное нагромождение и не представлял, понятия не имел, к чему в конце концов всё это приведёт, каков будет итог этого неслыханного, небывалого смятения чувств, равного которому, как представлялось ему, не было ещё в его жизни.
А Наташа, посмотрев недолгое время в его растерянное, немного очумелое, то красневшее, то бледневшее лицо, заглянув в его расширенные, затянутые мутной пеленой глаза, похоже, всё поняла, обо всём догадалась, всё уразумела. Пожалуй, даже то, что для него самого ещё оставалось загадкой, что только маячило в зыбкой туманной дали и лишь понемногу начинало обрисовываться и принимать более чёткие и определённые контуры. Её черты подёрнулись тенью, в глазах мелькнула неподдельная, пронзительная печаль, ярко накрашенные полные губы чуть поморщились и как будто слегка увяли. Но она перемогла себя и, с усилием, одними губами, усмехнувшись, медленно, с лёгкой дрожью в голосе проговорила: