Но не разглядел. Её больше не было на прежнем месте. Она исчезла, как будто испарилась. Как видение, как чудесный сон, который бывает раз в жизни и не повторяется никогда. Или же её, как и его, поглотила многоголовое людское скопище, которому не было никакого дела до их переживаний и внезапно вспыхнувшего взаимного интереса, вот-вот готового перерасти во что-то большее. Во что-то серьёзное, всепоглощающее, безбрежное. Невыразимое и неописуемое.
Он ещё некоторое время напряжённо и беспомощно озирался кругом, пытаясь отыскать её. Надеясь вновь увидеть, выхватить из толпы её хрупкую стройную фигуру и чуть нахмуренное задумчивое лицо, отмеченное печатью усталости, грусти и ещё чего-то, таинственного и неуловимого. Но видел только чужие, не нужные и не интересные ему разгорячённые, раззадоренные, искажённые буйным весельем лица окружающих. А их-то он меньше всего хотел сейчас созерцать, они вызывали у него отвращение.
И чтобы не видеть их больше, он прикрыл глаза. И её образ, всё это время продолжавший стоять перед ним, стал ещё ярче, отчётливее, выпуклее. Она смотрела на него в упор, с каким-то новым, загадочным, непередаваемым выражением. Её лоб прорезала тонкая, как ниточка, чуть изгибистая морщинка. Заалевшиеся губы дрогнули, будто она хотела сказать ему что-то. А в устремлённых на него ясных, прозрачных, говоривших больше всяких слов глазах блеснули слёзы.
III
Вновь, не в первый уже раз, пережив всё это как наяву, немного взволнованный и взбудораженный этими воспоминаниями, Андрей долго не мог уснуть. Вздыхал, ворочался с боку на бок, бессмысленно пялился в темноту, одержимый одними и теми же мыслями, не оставлявшими его, не дававшими ему покоя все последние дни, с того самого мгновения, когда он впервые увидел её.
И сам не заметил, как заснул глубоким, мёртвым сном, на этот раз без всяких сновидений. А когда проснулся, стояло уже позднее утро, было около десяти. Но Андрей не спешил выбираться из постели. Спешить ему было некуда, никаких особо важных дел, да и неважных тоже, у него не было. Полная, совершенная, ничем не ограниченная свобода, которая прежде бывала лишь во время каникул. Он и эту, наступившую после выпускного и получения аттестата независимость невольно воспринимал как своего рода каникулы, ещё не вполне осознав, что это уже что-то другое, новое, неизведанное, непохожее на то, что было раньше. Ему казалось, что жизнь катится по старой, привычной колее, а она между тем незаметно и нечувствительно для него сделала крутой поворот и двинулась в совершенно ином, неведомом направлении, о котором он пока не имел ни малейшего понятия.
Он вообще старался не думать об этом. Точнее, не способен был с некоторых пор думать ни о чём, кроме неё. Белокурой голубоглазой незнакомки, сразившей его наповал и запавшей ему в сердце так, как не западала туда до этого ещё ни одна девушка. Поселившейся там как полновластная хозяйка, завладевшей всеми его чувствами без остатка, полонившей и поработившей его так, как не удавалось это сделать даже самым ярким и неотразимым красоткам, с которыми ему приходилось иметь дело. И это было тем более удивительно, что произошло это внезапно, в одно мгновение, после первого же взгляда, случайно брошенного им на неё и выхватившего её из пёстрой безликой толпы. На ум ему то и дело приходило пошлое, истасканное выражение: «любовь с первого взгляда», каждый раз вызывая у него ироническую усмешку. Но она быстро исчезала, когда он, возможно, впервые в жизни, вдумывался в это серьёзно, глубоко и беспристрастно, отбрасывая ложный стыд, легкомыслие и глупые мальчишеские предрассудки. И вынужден был признать, что так оно и было на самом деле. Да, это была именно она, самая настоящая любовь с первого взгляда! О которой так много и часто говорят, походя упоминают её как заезженное клише, не вкладывая в это словосочетание никакого смысла, не придавая ему особого значения, порой просто не понимая его.
Для Андрея же это вроде бы отвлечённое понятие совершенно неожиданно наполнилось вполне конкретным содержанием. Это было как вспышка молнии, разорвавшая окутывавшую его кромешную тьму, о которой он даже не подозревал, и озарившая то главное и, возможно, единственное, ради чего и стоит жить. Он ещё не осознавал этого в полной мере, лишь смутно догадывался, нащупывал, прозревал эту истину, мелькавшую перед ним в зыбкой колеблющейся дымке и лишь изредка выплывавшую из неё и принимавшую более определённые очертания…