О чём ещё поведала словоохотливая посетительница пивной, Андрей уже не узнал. Устав от её частой монотонной болтовни, предела которой не предвиделось, и допив к этому времени свой квас, он поднялся и, бросив последний косой взгляд на невольно привлёкшую его внимание парочку, удалился.
V
Выпитый холодный квас немного освежил Андрея, и он шёл, по крайней мере поначалу, довольно бодро, не без интереса и с лёгкой усмешкой поглядывая по сторонам, на измотанных чудовищной жарой, едва передвигавшихся и чуть дышавших людей, делавших всё возможное и невозможное, чтобы укрыться от немилосердно палившего солнца. Что было не так-то просто, так как земля и особенно асфальт раскалились настолько, что, казалось, не было уже ни уголка, ни закоулка, ни задворка, куда бы не проник неумолимый и беспощадный зной, где можно было бы глотнуть свежего воздуха и обрести желанную прохладу. Над улицами, тротуарами, площадями застыло густое вязкое марево, которое язык не поворачивался назвать воздухом, пронизанное сверкающими лучами и объявшее поверхность земли плотным горячим пологом, в котором маялись и задыхались измученные, слегка ошалевшие люди.
Но, пройдя чуть дальше, Андрей вскоре заметил, что вокруг вновь стало тихо и пустынно. Шум и многолюдство как-то незаметно остались позади, там, где были тенистые навесы, прохладительные напитки и облепленный детворой фонтан. В той же части огромной площади, куда забрёл задумавшийся и мало что замечавший Андрей, царили тишина, покой и, разумеется, как и повсюду, беспредельная, неимоверная жара. Которая была здесь, пожалуй, ещё свирепее и злее, чем там, откуда он пришёл. Потому что тут не было ни деревьев, ни уютных пивных, ни журчащей, взмывающей ввысь воды – ничего, что могло бы хоть чуть-чуть ослабить зной или дать укрытие от него. Пустое, голое пространство, лишь слегка оживлённое обширными, геометрически правильными газонами с пожухлой раньше времени, местами пожелтевшей, будто выгоревшей травой, обнесёнными аккуратно подстриженными рядами кустарника, тоже заметно поблёкшего и приувядшего. Вдоль газонов тут и там стояли лавочки, естественно, пустые, так как вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову расположиться прямо под пылающим солнцем и вскорости изжариться, как котлета на сковородке.
Куда ни кинь взор – безлюдье, безмолвие, неподвижность. Как будто пустыня в самом центре города, где обычно было оживлённо, людно, шумно. Но взбесившееся светило точно задалось целью изничтожить жизнь на земле, и на том небольшом её участке, куда забрёл Андрей, ему, похоже, это удалось. Здесь жизни действительно не было, она была тут попросту невозможна, как на какой-нибудь злосчастной планете, чересчур близко расположенной к своей звезде и опаляемой её убийственным огненным дыханием. Думая о том, что это ему напоминает, Андрей припомнил парилку, в которую попал как-то раз ещё в детстве и, едва не задохнувшись там, больше не производил таких опытов над своим организмом. Но вот пришлось поневоле вновь оказаться в своего рода парилке, из которой, правда, нельзя было выйти, чтобы вздохнуть всей грудью и наполнить спёртые лёгкие свежим воздухом.
Однако и оставаться тут, на этом жутком солнцепёке, тоже не имело никакого смысла, помимо того, что это было явно небезопасно для здоровья. У Андрея уже слегка рябило в глазах, учащённо билось сердце, чувствовалась слабость. «Как бы солнечный удар не получить, чего доброго», – подумал он, ощупывая голову и озабоченно покачивая ею. Ему казалось, что мозг в его черепной коробке закипает. И от мыслей, изводивших его все минувшие дни, и от этой неистовой, безумной жары, равной которой он не мог припомнить. Бросив взгляд кругом, на безлюдные, залитые огнистым, слепящим сиянием окрестности, он скорчил хмурую, страдальческую мину и, мотнув головой, собрался было убраться подобру-поздорову с раскалённой, исходившей жаром площади.
Но вдруг остановился и устремил пристальный взор вдаль, на крайнюю лавочку, примостившуюся в самом конце длинной аллеи, разделявшей два просторных газона, раскинувшихся по правую руку от Андрея. На ней сидел человек, на которого он прежде не обратил внимания. Сидел совершенно неподвижно, склонившись над книгой и, очевидно, полностью погрузившись в чтение, словно не замечая окружающего пекла и опалявших его жгучих солнечных лучей.
Глядя на читавшего незнакомца, в одиночестве сидевшего посреди необъятной пустынной площади, Андрей хмыкнул и покачал головой. Это ж как надо зачитаться, чтобы быть абсолютно безразличным к стоявшей кругом адской жаре и переносить её с таким стоическим спокойствием! Прям железный человек какой-то. «Гвозди бы делать из этих людей», – с усмешкой сказал про себя Андрей, не переставая приглядываться к одинокой недвижимой фигуре и невольно дивясь такой выдержке и стойкости. Наверное, именно из таких вот несгибаемых и неприхотливых людей выходят отважные, бесстрашные путешественники, мореплаватели, альпинисты, с опасностью для жизни пересекающие безводные пустыни, прорубающиеся с топором в руках сквозь непроходимые, кишащие зверьём дебри, переплывающие в утлых лодчонках бескрайние бурные океаны, карабкающиеся на обрывистые, уходящие в небеса скалы, – словом, отчаянные смельчаки и сорвиголовы, ради каких-то малопонятных, известных только им самим целей готовые пожертвовать жизнью. Андрея подобный тип людей забавлял и даже немного раздражал. Слишком уж он отличался от них. Сам-то он ни в коем случае не был способен на такие безумства – неведомо ради чего терпеть невзгоды и лишения, просто так, за здорово живёшь подвергать свою жизнь нешуточным опасностям. Нет, он предпочитал жизнь спокойную, размеренную, комфортную, полную развлечений и удовольствий, избегал ненужного риска, не гонялся за экстримом и острыми ощущениями, признавая их только в сфере интимных отношений, да и то в разумных пределах.