Андрей, немного удивлённый неожиданным перепадом в настроении приятеля, покосился на него.
– Чё это ты вдруг так мрачно?
Димон опять скривился, будто попробовал чего-то кислого, и в сердцах сплюнул себе под ноги.
– Да так, осточертело что-то всё, – угрюмо, с ожесточением произнёс он, исподлобья глядя вперёд. – И жара, и родаки, и учёба… и эти грёбаные тесты, пропади они пропадом, – и он ещё раз, уже с откровенной ненавистью, как на заклятого врага, взглянул на книгу.
Андрей, примерно догадываясь, что стало причиной скверного расположения Димонова духа, улыбнулся краем губ и, окинув взглядом могучую мускулатуру напарника, с тонкой усмешкой поинтересовался:
– Ну, спорт-то хоть не осточертел пока? Ещё радует?
Димон, не глядя на друга и не заметив иронии, нахмурив лоб, подумал и, вздохнув, пробурчал сквозь зубы:
– Ну, спорт да, пожалуй. – И, поразмыслив ещё немного, важно изрёк: – Спорт есть спорт!
– Ну и слава богу, – сказал Андрей, продолжая прятать в углах губ сардоническую усмешку. – Вот видишь, хоть что-то хорошее в жизни есть. Так что не стоит падать духом…
И вдруг, будто вспомнив о чём-то, оборвал себя на полуслове и, внезапно насупившись, потупился и уронил взгляд в землю.
Опять установилось молчание, по-прежнему оживлявшееся лишь глухим немолчным гомоном, доносившимся с другого, обитаемого края площади. Здесь же, среди придавленных свинцовым зноем газонов и аллей, под гнётом обжигающих лучей и удушающего стоячего воздуха, как и раньше, было тихо и мёртво, как на кладбище. Не раздавалось ни единого звука, так как некому было издавать их. Не видно было ни одной живой души, потому что никто даже случайно не забредал сюда в этот час. Не заметно было и обычной городской живности – все кошки, собаки, голуби попрятались кто куда от дикой, изматывающей жары, донимавшей их не меньше, чем людей. Лишь редкие машины время от времени проезжали по соседней улице, рассекавшей площадь надвое, да и то как будто старались промчаться поскорее по этой, наверное, самой открытой и беззащитной перед яростным солнечным жаром точке города.
Нос Андрея, как и только что Димонов, уловил запах дыма. Теперь уже совершенно явственный, который трудно было не различить. Андрей невольно принюхался и, словно в поисках его источника, поднял глаза вверх. По восточной стороне неба медленно ползла прозрачная сероватая дымка явно неестественного происхождения, выглядевшая на кристально чистом, без единого облачка, небосводе чем-то необычным, чужеродным, нарушающим гармонию глубокой бескрайней синевы и мощного неугасимого сияния. Сообщение осведомлённой тётки из пивной подтверждалось – очевидно, где-то за городом действительно горели леса, и дым от полыхавших там пожарищ начинал понемногу заволакивать небосклон, омрачая и грязня его ясность и безупречную чистоту.
Андрей, чуть прищурясь, некоторое время смотрел на слегка колыхавшуюся и клубившуюся в вышине дымную пелену, непостоянные, всё время изменявшиеся очертания которой рождали в его воображении всевозможные, порой не имевшие между собой ничего общего образы. Которые, впрочем, в конце концов, после бесчисленных изменений и перевоплощений, смешались и слились в один-единственный, тот самый, что не отпускал его практически ни на мгновение, сделался его манией, паранойей, преследовал и изводил его, то вызывая смутное, неосознанное беспокойство, как будто предчувствие неминуемой грядущей беды, то рассеивая все тревоги и страхи, даря неизъяснимое счастье и маня надеждой на неизведанные и невообразимые радости, ожидающие его в будущем. Вопрос был только в том, когда же это прекрасное, сулящее ему так много будущее наступит, сколько его ждать и надо ли ради его приближения предпринять какие-нибудь, пусть самые несложные и необременительные действия? И он вроде бы понимал, что надо, что без этого ничего не выйдет, что счастье само не придёт, не упадёт с неба прямо ему в руки. Что нужно наконец преодолеть свою вялость, бессилие, душевную дряблость и сделать хотя бы первый шаг навстречу тому, что всё отчётливее и ярче вырисовывалось перед ним, ослепляя своим великолепием, завораживая своей таинственностью, озадачивая и возбуждая своей непредсказуемостью, необъяснимостью, непохожестью на всё то, что было с ним прежде…
– А ведь это наше место, – опять вывел его из глубокой задумчивости голос приятеля. – Не забыл ещё?
Андрей рассеянно огляделся и кивнул.
– Нда-а, – промолвил Димон, потягиваясь и сладко жмурясь, вновь отдаваясь светлым, гревшим душу воспоминаниям. – Хорошо мы тут время проводили, содержательно. Есть что помянуть добрым словом… О, помнишь, кстати, как мы свалили с физики чуть ли не всем классом и зависали здесь, как придурки, в двух шагах от школы, у всех на виду? А тут вдруг откуда ни возьмись и сама физичка, каракатица эта, тащится! Как снег на голову. Увидела нас и просто онемела от такой борзоты. Как вкопанная стояла и зенки пялила. Ну, а потом, разумеется, нажаловалась завучу, директору, ещё там кому-то. А нам хоть бы хны, как с гуся вода. Нас не запугаешь!