– Нет, это жопа! Это полная жопа! Я с ума сойду от всего этого! – прервали его раздумья Димоновы вопли, доносившиеся до него всё это время, но в этот момент усилившиеся до такой степени, что их уже невозможно было пропустить мимо ушей.
Андрей обернулся в сторону берега и вновь различил там смутно белевшую фигуру приятеля. Только теперь тот не стоял на месте, вертя головой и всматриваясь в непроглядную темень, а суетливо семенил по краю суши, омываемому мягкими, почти неслышно плескавшими волнами, казавшимися в темноте чёрными, как смола. И при этом бестолково размахивал руками и болтал головой, беспрерывно охал, всхлипывал, порой даже взвизгивал, испускал протяжные вздохи и стоны, то и дело переходившие в торопливый бессвязный лепет, в котором можно было разобрать лишь отдельные, более-менее вразумительные фразы:
– Вот же попали мы… от попали так попали… Какая-то глухомань… глушь, дебри… Тут людей-то и в помине нет… Одно зверьё, должно быть, шастает… Как же мы теперь выберемся отсюда? Как? Как?..
– Это ты всё придумал, – с внезапным ожесточением произнёс вдруг он, бросив на Андрея свирепый, неприязненный взгляд. – Да, ты! Я сидел себе на лавочке, никого не трогал, читал помаленьку. А ты припёрся, сорвал меня с места, поволок на эту речку, будь она неладна. Я как чувствовал, что добром это не кончится… Да, да, – возгласил он, усиленно вращая глазами, будто прозревая что-то никому, кроме него, не видимое, – можешь, если хочешь, смеяться, но у меня было предчувствие. Я не хотел сюда идти. Я знал, что всё плохо закончится. У меня чуйка на это!
– Знал, так чё ж не сказал? – спросил Андрей, в самом деле не сумевший сдержать усмешки.
Уловив её, Димон просто взвился и, казалось, едва не кинулся на приятеля с кулаками. Во всяком случае, он судорожно стиснул их и, буравя товарища потемневшим, негодующим взором, с явной угрозой прошипел сквозь сцепленные зубы:
– Ты ещё поговори мне тут! Сам виноват во всём, ещё и ржёт. Из-за тебя вся эта хрень. Твоя затея! Ты затащил нас в эти дебри. Что теперь прикажешь нам делать? Как выбираться отсюда?
В свою очередь почувствовав раздражение, Андрей ответил напарнику пасмурным взглядом и холодно возразил:
– Я тебя силком не тащил. Я предложил – ты согласился. Так что нечего теперь виноватым меня выставлять. Ты, слава богу, не младенец уже, сам принимаешь решения… Должен, во всяком случае, – не без иронии присовокупил он.
Эти слова ещё больше взбесили Димона. Он совсем уже озверело уставился на приятеля и, дрожа от едва сдерживаемой ярости, заголосил пуще прежнего:
– Вот в том-то и дело, что ты почти силком меня потащил! Я сидел себе спокойно, книжку читал, собирался уже домой идти. И тут вдруг тебя нелёгкая принесла с твоими дурацкими предложениями! А я не хотел идти ни на какую речку. И тем более плыть в такую даль. Даже не думал. Только после твоих уговоров сдуру согласился…
– Ты вообще многое в жизни делаешь сдуру, – пробормотал Андрей, искоса, с лёгкой гримасой пренебрежения взглядывая на неистовствовавшего, брызгавшего слюной товарища.
– Что-что? – услыхав эту реплику, воскликнул Димон, сузив глаза и уткнув в собеседника пронзительный, сверлящий, как бурав, взгляд. – Ну-ка повтори, что ты там брякнул!
Андрей, видя, что приятель не в себе, и поняв, что продолжение разговора в подобном тоне может далеко их завести, взял себя в руки и, решив снизить градус внезапно вспыхнувшей взаимной враждебности, примирительно произнёс:
– Да ладно тебе, забудь.
Но Димон не желал успокаиваться и, яростно тараща глаза и сжимая увесистые кулаки, продолжал приставать к напарнику:
– Нет, ты скажи, скажи, не стесняйся! Мы тут вдвоём, далеко от всех, нас никто не услышит. Так что можем быть совершенно откровенны. Можем высказать один одному всё, что думаем друг о друге. Всё, что всегда так хотелось сказать, да как-то неудобно было. Что-то мешало, останавливало в последний момент…
Уловив какие-то новые, не совсем обычные нотки в голосе друга, Андрей взглянул на него внимательнее – хотя в темноте мало что мог различить – и, чуть помолчав, вполне серьёзно поинтересовался:
– И что же останавливало тебя в последний момент?
Ответом ему была тишина. Словоохотливый до этого Димон вдруг умолк, будто язык проглотил. Лишь пробурчал что-то нечленораздельное, повертелся на одном месте и, видимо не сочтя нужным продолжать этот явно становившийся нежелательным для них обоих разговор, снова оборотился к реке и стал вглядываться в расстилавшуюся над её гладью и сливавшуюся с ней плотную чернильную тьму.