А это было именно так. Он действительно глядел в лицо смерти. Явившейся ему уже во второй раз всё в том же образе чёрного человекоподобного демона с ужасающими, чудовищно исковерканными чертами и красноватыми сверкающими глазами, впившимися в него как два раскалённых копья, пронзившими его насквозь и понемногу, неторопливо, по капле, словно получая от этого удовольствие, высасывавшими из него жизненные силы. Он явственно, физически, каждой клеточкой тела чувствовал, что умирает, что жизнь уходит из него. Медленно, вынужденно, не без сопротивления, явно не желая покидать это сильное юное тело, только начинавшее жить, радовавшееся жизни, полное энергии, нерастраченных сил, внутреннего огня, который лишь под мощнейшим воздействием внешней враждебной, смертоносной силы постепенно замирал и гас.
Он ощутил вдруг, как под непреодолимым действием прикованного к нему гипнотического, погибельного взора взмывает вверх и парит над землёй. Но, вопреки его ожиданию, не уносится, подобно несчастному Димону, с головокружительной скоростью в никуда, а просто неподвижно замирает в воздухе, будто на потеху творящему всё это и, видимо, растягивающему своё удовольствие исчадию ада. Затуманенным, меркнущим взглядом Андрей видит его торжество – искорёженную злобной радостью звериную морду, расширяющиеся и вспыхивающие ярким блеском глаза, кривящийся в ехидной ухмылке безгубый рот, или, точнее, продолговатую чёрную дыру, усеянную длинными, острыми, как иглы, железными зубами, с которых стекает ядовитая зеленоватая слюна.
Потом перед глазами у него начинает мелькать разная нечисть, совсем недавно, во время его блужданий здесь, досаждавшая ему, сбивавшая его с пути, пытавшаяся устрашить его, а затем бесследно исчезнувшая. И вот, будто почувствовав поживу или же подчиняясь призыву своего хозяина, она вернулась. И вновь в лицо ему стали заглядывать гнусные хохочущие и кривляющиеся хари, опять он услышал их крики, визги, смех, рычание, лай, снова захлопали их серые перепончатые крылья и вокруг разлился едкий, тошнотворный серный запах.
А затем, когда этого, очевидно, уже кажется им мало и они – или, вернее, кто-то за них – решают не тянуть больше и покончить с ним, они бросаются на него всем скопом и принимаются рвать его зубами, царапать когтями, бить жёсткими костистыми крыльями. Чьи-то грубые, заскорузлые, как древесная кора, руки вцепляются в его запястья и щиколотки и начинают тащить их в разные стороны, словно вознамерившись разорвать его на части. Кто-то садится ему на голову, хватает за волосы и принимается долбить по темени крепким острым клювом, и вскоре ему начинает казаться, что этот клюв проникает ему в самый мозг. Какая-то тварь впивается ему в вену на шее и, всхлипывая и урча, сосёт оттуда свежую, горячую, дымящуюся кровь…
И тогда, содрогаясь и трепеща от неимоверной боли, вытерпеть которую не в человеческих силах, он в последнем сознательном порыве обращает затмившийся, затравленный взор к небу, к сияющей и серебрящейся, как будто тоже хохочущей над ним и радующейся его мучениям луне, и начинает молить. Но не о спасении – он уже не надеется на него, – а о смерти, о скорейшем избавлении от мук. И не Бога он молит, в которого не очень-то и верил, о котором даже не задумывался толком. А её. Только она – и в это-то он верил свято и непреклонно – могла услышать его, сжалиться над ним, помочь ему, утешить его…
И он не обманулся в своей надежде. Его мольба была услышана. Ликующий кровожадный вой беснующейся нечисти внезапно был перекрыт и заглушён её сильным, чистым, звенящим голосом, который он узнал бы из тысячи других, раздавшимся как будто с небес:
– Прочь отсюда, погань, прочь! Оставьте его!.. Он мой! Только мой. И ничей больше.
И в одно мгновение, видимо зная, что не подчиниться этому повелению нельзя, твари отстали от него, метнулись кто куда и, как и незадолго до этого, как зыбкие ночные тени, растворились во тьме, словно их и не было.
А измученное, истерзанное, окровавленное тело Андрея камнем рухнуло наземь и распростёрлось на мокрой росистой траве. И, уже теряя сознание, он опять услышал её голос. На этот раз не твёрдый и властный, а умоляющий, надрывный, подрагивавший от сдерживаемых слёз:
– Позволь мне проститься с ним! С последним живым человеком… И последним, кто полюбил меня на этой земле…
X
Он очнулся от самого приятного, незабываемого ощущения в своей жизни – её ласковых, скользящих прикосновений. Мягкая тёплая рука гладила его взъерошенные, слипшиеся волосы, покрытый испариной лоб, осунувшиеся, запавшие щёки. Тонкие нежные пальцы касались его закрытых глаз, воспалённых, запёкшихся губ, отчётливо различимой впадинки на подбородке. Медленными, бережными движениями она отирала с его лица грязь и кровь и, склонившись к нему так близко, что кончики её пышных шелковистых волос щекотали его кожу, чуть слышно шептала ему что-то. Что именно, он не мог разобрать, да не особенно и пытался. Ему было непередаваемо хорошо, он чувствовал себя счастливым уже оттого, что слышал её голос, ощущал на своём лице её чистое дыхание, вдыхал в себя свежий, благоуханный аромат её кожи и волос. От всего этого разрывавшая только что всё его тело жгучая, невыносимая боль постепенно уходила, оледенелая кровь оттаяла и снова побежала по жилам, на мертвенно бледном лице заиграл слабый румянец.