И, понимая всё это, он не против был бы поторопить такую желанную для него смерть и оказаться в вечности пораньше. Не мешкая, прямо сейчас. Но вместо этого явственно чувствовал возвращавшуюся к нему жизнь, которой он не желал, которую судорожно отталкивал от себя, понимая в то же время, насколько тщетны эти попытки. Жизнь брала своё, вновь опутывала его своими незримыми сетями, снова вползала в него, и от этого нельзя было отмахнуться. Приходилось подчиниться и принять это.
Правда, когда он волей-неволей прислушался к своим ощущениям и окружавшим его звукам, он был немного удивлён. Он лежал не на траве, а на каких-то досках, причём в не слишком удобной позе, отчего его тело затекло и он почти не чувствовал его. Рядом слышался тихий, размеренный плеск воды и пахло сыростью и прелью. А где-то в вышине раздавались резкие, хриплые крики чаек. Из всего этого совсем нетрудно было заключить, что он находится не на лугу, где он потерял сознание, а на реке, в их лодке, которую они с Димоном считали пропавшей. Но как это было возможно? Какая неведомая сила перенесла его, безжизненного и бездыханного, сюда? Кто это решил таким образом позаботиться о нём? Уж не она ли?..
Он открыл глаза и медленно повёл ими вокруг. Над ним раскинулось низкое мутное небо, затянутое плотными сероватыми облаками, на фоне которых время от времени стремительно проносились чернокрылые чайки. По обеим сторонам от его головы, ограничивая видимое пространство, высились тёмные борта лодки, о которые бились мягкие плещущие волны. А чуть подальше, почти на носу, полулежал, уронив голову на грудь и свесив правую руку наружу, бесчувственный Димон.
Сделав немалое усилие, Андрей приподнялся. Его тут же шатнуло назад, и, чтобы удержать равновесие, он вцепился пальцами в края бортов и некоторое время сидел неподвижно, дожидаясь, когда пройдут или хотя бы ослабнут головокружение и рябь в глазах. Чтобы это произошло скорее, он опустил руку за борт и, зачерпывая воду горстью, стал брызгать ею себе на голову и в лицо. И это помогло: чистая прозрачная вода приятно холодила кожу, и через несколько минут он почувствовал себя лучше.
Когда взгляд его прояснился, он огляделся вокруг. И был невольно поражён тем, насколько изменился пейзаж по сравнению с вчерашним днём. Яркого пламенеющего солнца, несколько недель нещадно опалявшего измученную землю и её обитателей, не было и в помине, как и пронизанного его жгучими лучами бездонного лазурного небосвода, сверкающей глади реки, раскалённых золотистых пляжей, залитых всепроникающим светом бескрайних, убегающих в необозримую даль полей, сливавшихся на горизонте с небом. Ничего этого больше не было. Всё тонуло в безбрежной бледновато-серой туманной мути, растёкшейся густым зыбящимся пологом по небу и земле, по лугам и реке, поглотив и закрыв от взора всё то, что так ясно и отчётливо виделось накануне. В отдалении туман был такой плотный, что там нельзя было разобрать буквально ни зги; виднелась, чуть колыхаясь, будто дымясь, лишь непроницаемая тусклая мгла, вобравшая в себя всё и вся. Поближе, возле берегов, дымка чуть смягчалась и таяла, в ней то и дело появлялись разрывы и углубления, позволявшие различить смутные контуры то группы деревьев, то нагромождения кустарника, то зарослей камыша в заболоченной прибрежной местности. И, наконец, над самой рекой туман был совсем рассеянным и редким, он клубился над её поверхностью тонкими рваными клочьями, вихрясь, заворачиваясь в воронки и растворяясь в воздухе от малейшего дуновения ветерка. Небо же было так плотно обложено облаками, что с трудом верилось, что ещё несколько часов назад его усыпали звёзды и в центре его сияла полная луна.
Дивясь такой внезапной и быстрой метаморфозе в природе, Андрей шевельнул бровью и повернулся к товарищу, намереваясь привести его в чувство и попытаться выяснить то, что сидело в нём занозой, не давало ему покоя и почти сводило с ума.
Однако Димон уже очнулся. Бледный, опухший, хмурый, словно недовольный чем-то, он сидел на носу, по-прежнему привалясь к борту, болтая головой туда-сюда и моргая мутными заспанными глазами с набрякшими красными веками. Упёршись пустым бездумным взглядом в приятеля, он скривился, точно отведав какой-то кислятины, и сиплым, простуженным голосом спросил: