Суть происходящего осталась та же, даже, возможно, еще хуже. Будто бы Шамрай-старший все деньги мира стремится заработать. Теперь ему, конечно, было кому оставлять нажитое, но подчас Назару казалось, что дело все-таки в старости, которая впечатывалась в каждый угол большого дома, родового гнезда, потому что старел его владелец. И пусть это мало сказывалось внешне — изменения в рамках возрастных норм. Но внутри он и правда дряхлел и не мог остановиться именно потому, что не умел больше по-другому и жалел каждую копейку, которая проплывала мимо его лап.
И ничего не вызывал в Назаре, кроме легкого чувства брезгливости. Именно потому, что с поры своей юности Назар видел совсем другую жизнь и совсем другие семьи.
— Нет, дядь Стах, не помогу, — наконец медленно сказал он. — По-родственному могу разобраться с крышей. Или там… сыновей наших познакомить, пусть бы пацаны хоть знали, как выглядят. А вот это — давай без меня, пожалуйста.
Если Шамрая-старшего и зацепило, то вида он не подал. В общем-то, мог догадаться, что племянник, нацепивший на себя власяницу, откажет, но все же надеялся, что поможет. Не так уж и сильно там надо было приуменьшить. Стах сделал глоток кофе и усмехнулся.
— Разобраться с крышей — ума много не надо, а вот с делянкой рассчитывал, что ты поймешь…
— Я понимаю. Потому не хочу в это лезть. Одно за собой всегда следующее тянет, и в чем другом — легко и запросто, но я слишком много лет работал на репутацию, чтобы ее похерить в итоге. Давай без обид, ладно?
— Ну какие обиды между своими, да? — в тон ему отозвался Стах. — На обед останешься?
— Не. Сегодня хочу забрать малого и поужинать с ним. Надо еще кое-что успеть. Так что хорошего дня. Спасибо за кофе, скучал я по Марьиному кофе, — улыбнулся Назар и поднялся. Стах махнул ему на прощание и не удерживал более. Предложения поужинать всем вместе, с Морисом, тоже не последовало, но Наз даже не заметил этого. Слишком далеко они друг от друга оказались, их только и связывало то, что в усадьбе все еще оставался домик, в котором Назар вырос и который все еще считался его.
Там он и собирался переночевать вместе с малым. В пиццерии на первом этаже рудославского универмага купил пиццу и колу, чтобы было чем запивать эту еду со вкусом его юности. Себе — чаю. Подумал, что неплохо бы скачать какой-нибудь фильм, но он понятия не имел, что любит Морис и вообще смотрит ли кино. Если послушать Аню, то, кроме компьютерных игр, его вообще ничего не волнует. Это она заявляла Назару при каждом удобном случае, Назар свое мнение не высказывал. Возможно, возраст такой. Сам он в тринадцать лет в кабинете завуча окно мячом разбил, в четырнадцать курил за школьным двором, в пятнадцать получил сотрясение мозга, неудачно сиганув с тарзанки в плёс, а в шестнадцать чуть не попал в колонию. Потому еще большой вопрос, что плохого в компьютерных играх и стоит ли с этим что-нибудь делать.
В доме тоже надо было прибраться. Марья, соскучившаяся по нему и бросившаяся обнимать на пороге большого дома, сообщила, что раз в пару недель там протирают все от пыли, и пообещала занести свежее белье. Но бродя по небольшим комнаткам на первом этаже, Назар чувствовал лютое запустение, от которого пробирала тоска. С ней бороться было проще, чем с незакрытыми гештальтами. Распахнул окна, чтобы пустить воздуха, поставил на стол плоские коробки, из которых распространялись ароматы почти итальянской и только самую малость рудославской выпечки. Включил колонки, вставив компакт-диск в музыкальный центр. Чтобы комнаты наполнились звуками.
А спустя полчаса, уже почти выходя, набрал Мориса — сказать ему одеваться, и выяснил, что Аня его никуда не пускает и пацан в настроении «разбирайтесь сами». Следующий звонок был определенно лишним — и без того понятно, чего Аня добивается, а выслушивать в течение пятнадцати минут, чем конкретно он испортил ей жизнь, и вникать, как оно связано с тем, что она вбила себе в голову, будто им нужно вместе поужинать, Назар реально не имел ни малейшего желания. Потому прервал ее монолог минут через семь коротким: «Я тебя понял», — и отключился.