И вообще, попаданцам, и людям в массе своей как-то не приходило в голову, что СССР они сравнивают только с самыми высокоразвитыми странами мира. А уровень своего достатка — с уровнем жизни привилегированной части населения высокоразвитых стран. Да и вообще, оценивая чужую страну по парадной витрине, по туристическим маршрутам, они сравнивали её с отечественной глубинкой, и сравнение, естественно было не в пользу глубинки. А почему бы, не прогуляться по Гарлему и арабским кварталам Парижа, и делать выводы только после этого?
Но куда важнее вопрос: а я, став попаданцем, хочу ли спасать СССР? Прислушался к себе… Нет, не особенно. СССР развалился в силу коллективного попущения: мы все стали жадными, тупыми и равнодушными. Мы все захотели ходить в ярких тряпках, сладко жрать, ездить на иномарках, и, если всё это за чужой счёт — так пусть будет хуже тому, за чей это счёт. Лоху! Тогда мы не знали, что лохи — это все мы.
Отвратительная, крысиная психология, но к концу восьмидесятых годов, эта крысиная психология, внедрилась в большинство голов моих сограждан. Здесь, в семидесятом году, её ещё нет, хотя кое-где крысиные глазки проглядывают через глаза начальства и интеллигенции.
У меня нет возможности выйти на кремлёвских небожителей, чтобы предупредить их о грядущей катастрофе. Что ещё важнее — я не верю практически никому из высшего слоя Политбюро ЦК КПСС, просто потому что не вижу там большевиков. Есть там социал-демократы, в самом похабном смысле этого слова, есть много селюков[31], дорвавшихся до власти, но нет большевиков. У меня нет сил бороться с системой: на службе государства сотни тысяч сотрудников КГБ, и почти поголовно руководство этой конторы — крысы. Крысами стали и многие сотрудники КГБ. Может быть, и есть там достойные люди. Конечно же они есть, и немало, но… не уверен. Не встречал. А крысы сожрут меня, едва я проявлю себя, причём сожрут больно, и будут жрать долго — пока не выведают у меня всё до мельчайших подробностей.
Не хочу такого: если крысы доберутся до моих мозгов, моя страна умрёт гораздо раньше, и не будет у неё никакого второго шанса, что вроде бы забрезжил к двадцатым годам двадцать первого века.
Решено: я тихонько поживу для себя, когда страна начнёт рушиться, уеду куда-нибудь на остров в Эгейском или Адриатическом море. Буду там доживать свой век… как обыкновенная ноурусская крыса, разве что не в Лондоне.
Уже к вечеру меня, в изоляторе, пришли проведать мама, отчим и Ленуська. Мама накинулась на меня буквально с порога:
— Ты зачем, кровопивец, в горящий дом полез? А если бы, то бревно тебе на башку сверзилось, ты подумал?
— А чего там думать, я же успел. Да и человека надо было спасать, не бросать же его? Сгорел бы заживо, в самом деле.
— Пусть бы кто другой лез!
— Мамочка, там только Сашка Цаплин был, но он такой здоровенный, в окошко не протиснулся.
— А в дверь?
— Ма, дверь была заблокирована. И вообще, мамуля, как ты можешь говорить, если сама меня учила, как надо правильно поступать.
— Ну, мало ли я глупостей говорю!
И мама обрушила на меня целый водопад обвинений во всех мыслимых и немыслимых грехах, а мне осталось только кивать и покаянно вздыхать. Мало-помалу мама иссякла, я был расцелован, облит слезами и, в конце концов, прощён.
— Ну, как лежится, как отдыхается? — иронически спросил отчим.
Я-то вижу, что за его иронией скрывается нешуточная тревога. Спасибо, батя, твоя поддержка мне очень важна! И я благодарно жму его руку. Глаза отчима влажнеют. Мать молчит, только внимательно рассматривает меня заплаканными глазами. Ленуська выглядывает из-за материнской спины, и помалкивает.
— Извините за беспокойство, мои дорогие и любимые родные. А у меня всё нормально. Доктор сказал, что у меня простой косой перелом, скоро выпустят. Максимум — через неделю.
Отчим откашлялся и сказал явно не то, что собирался:
— Тебе тут ничего не надо, сынок?
— Надо, папа. Сделай мне, пожалуйста, костыль.
— Запросто! А эти чем тебе не нравятся? Вроде бы новые.
— Видишь ли, папа, эти костыли из стальных трубок, а мне хотелось бы полегче, из дюраля. Кроме того, эти костыли подмышку, а я бы хотел с локтевым упором.
31
Селюк — в какой-то мере синоним деревенщины, с той разницей, что деревенщину можно пообтесать, а селюк навсегда останется тупым, до невозможности хитрым, подозрительным, жадным и вороватым типом. Следует уточнить: у «своих» селюк не крадёт (как правило), и по возможности (но не всегда) честен с ними. Чужих селюку обманывать и обворовывать можно и нужно.