Выбрать главу
Питер, А где-то цветут заморские страны. Обдолбанные афроамериканцы, В объятиях нирваны, На Hollywood avenue Требуют только одно — увеличенное меню. А мы там всегда засранцы, Мы печальное этих стран отражение, Мы — гамлетовская тень, вытекающая из раны, Мы — поражение любой европейской идеи, Выползешь на Бродвей, и мысль в башке: «Иде я?!» Мы слыхали про политкорректность, Но то, что дозволено Юпитеру, Не разрешено быку. Олухи уплотнительных застроек В бетонном соку С упоением вытирают ноги О ржавый фасад города — Растреллиевское ку-ка-ре-ку.
Питер — Конец природы, Всплески крутой свободы, Выкидыши и роды, Горький в чаду машин. Век на плечах. Соцреализм — чугунный, пустой кувшин, Соцреализм — пепел в надгробных речах, Картины типа «Большая уха на Селигере», Пьесы типа «Сталевары» — Пылятся на площадях эти антикварные пионеры Революционного перегара.
Питер, Не пересыхающий мой литр. Выпивать здесь всегда красиво. Романтизм, ар-деко, барокко. Прет классическая перспектива Альтернативой подпольного рока. Пили Герцен и Достоевский, Исторический овердрайв, Как Распутин блевал на Невский, Голося: «Rock’n Roll is live!».
Питер, Проясняет случайность твоего существования. Питер — экзистенциальная и метафизическая свобода. А если проще — никому ты здесь на хрен не нужен, Не вписывается твоя гармонь В его симфоническую партитуру. Этот конь, В пространстве, изнасилованном архитектурой, Поедает тебя на ужин. И поэтому здесь уже не существует народа В понимании объема нации. Здесь каждый, если хотите, инопланетного рода. Пассионарят лишь скинхеды-наци, и На каждое их «бля» — Одиночество твоего «я».
Питер, Питер, Я устал, Я устал, Я устал от плевел отделять зерно, Я устал от гнилой контркультуры, От попсовой своей натуры, От «Тойот», «Жигулей» и «Рено», Я устал На-гора выдавать говно, Я устал наблюдать в метели Эротизм Петропавловской щели. Я устал жить во тьме, в бреду. Вечно в очереди, нулем в ряду. И хоть мучит меня бессилье, Я не с «Единой Россией». Я пространство люблю не хором, Интонирую частным взором. Ведь ты тоже индивидуалист, Питер, И мы кладем на них всех с прибором.

когда един, когда ты — единочество…

Когда един, Когда ты — единочество стреляющих теней, В лесу застывшем, среди камней и льдин. Когда луна ползет по коже обмороженных берез, По горло в спящем мире. И нож в руке разбойничий, стальной — По сытой лире. И видишь голоса, почти живые, На слух неразличимые у ельни, Звенящие сухими камышами. Когда на дальнем берегу огни деревни Взъерошенными псами Уныло воют в небо на дугу. В такие ночи мертвые стекаются на озеро. Все павшие, убитые, слепые Бредут, ощупывая тьму и неотпетый прах, Все позабытые… Когда твой телескоп разбился в небесах… Когда луна, объединяя суету в единое и цельное Пространство, Заморозила сырье непостоянства И во дворе висящее белье. Когда один, один, играющий в войну… Так тихо и коварно. Я понимаю, на бред похож мой Век. Меня в него не звали. Слова следами на снегу рифмуются бездарно, Соотношенья эти никогда не создадут луну, От них едва ли родится новый человек. Но все ж един я с этими больными облаками, Рябой землею, лесом, озером и мертвецами.

мы раздевались долго…

Мы раздевались долго. Когда упал последний лист, Я стал зимой. Но ты не испугалась, Ты заискрилась мехом, Ко мне прижалась И отдалась со смехом.