И вот теперь, вспомнив разговор на бюро, он на какое-то время усомнился, поддержат ли его остальные на пленуме? Выпив стакан чаю, подняв со дна ложечкой янтарный ломтик лимона, положил его на язык, пожевал кисловатую мякоть и встал. Он вновь и вновь подходил к столу, ворошил бумаги, иногда тут же в уме снова прикидывал: все ли резервы выложил Пекуровский? Наконец взял счеты и принялся сам щелкать костяшками. Потом записал на бумагу цифры и сказал:
— Пишите…
И стенографистка опять склонилась над узеньким, продолговатым блокнотом, ставя в нем замысловатые знаки, которые к завтрашнему УТРУ превратятся в знакомые слова. Обычно, стенографируя доклады, Ирина угадывала, когда Жерновой подходил к концу и начинал «закругляться». Сегодня же она исписала весь блокнот, а Леонтий Демьянович, казалось, только подошел к самому главному. Словно угадав ее мысли, Жерновой спросил:
— Устали, Ирина? Скоро кончим. Кое-что подсократим вначале. Доклад этот должен быть строгим, впечатляющим…
Он достал из ящика плитку шоколада, разломил ее и половину подал стенографистке.
Лицо Ирины зарделось, она застенчиво и неловко улыбнулась, хотела отказаться, но не отказалась — взяла. Жерновой, сидя напротив нее в кресле, видел, как она не спеша, осторожно откусила от плитки маленький кусочек, блеснув двумя рядами красивых зубов. Зубы меж накрашенных губ казались белыми, такими же, как необыкновенно крупные белые горошины бус на черном платье. Все это придавало ее лицу очаровательную свежесть и то обаяние, которые всегда привлекают внимание людей.
На какое-то время забыв о докладе, Жерновой опять подумал об Ирине, о ее, как ему казалось, нескладной судьбе, — он знал, что муж ее нередко бражничает и даже обижает ее. Да как же можно? Ведь такую женщину он должен на руках носить — красива, умна, характер чудесный! И Жерновой опять признался себе, что ему становится все ближе эта женщина. Он
юг искренне любит и по-своему бережет ее, не выказывая никому своих чувств, не заставляя ее переживать. Он глядел на Ирину и втайне сожалел, что она замужем, что он не может ничего изменить в ее судьбе, как, равно, и в своей. Он только может вот так смотреть на нее, любоваться стройной посадкой ее головы с подстриженной челочкой, ее хрупкими, почти девичьими плечами, длинными тонкими пальцами…
— А все же нас ждут, Ирина Андреевна,— вздохнул он и встал, хотя знал, что его никто дома не ждет, если не считать домработницы, которая все свободное время проводила у телевизора и так увлекалась передачами, что порой забывала о своих обязанностях по дому.