Маринка, в простеньком белом платьице в крапинку, смущенная и раскрасневшаяся, принесла на стол начищенный поющий самовар, похожий на рюмку.
Когда гости расселись, Мария Флегонтьевна сказала:
— Ну что же, Мариночка, разливай, угощай гостей, ты у нас сегодня будешь за хозяйку.
И все сдержанно и ласково заулыбались.
Тем временем Николай Семенович налил вина в рюмки. Дружинин, как и полагалось свату, взглянул из-за самовара на Маринку, сказал:
— А ведь и впрямь ваша белая-то лебедушка нам приглянулась… Не породниться ли. дорогие хозяева?
— Молода она еще. Порасти бы надо, ума набраться, — не спуская глаз с Маринки, уклончиво ответила мать.
— Тут вот какое дело, — волнуясь, начал Игорь. — По любви решили мы…
— По любви ли? — спросила мать. — Как, Маринка?
— Не знаю, — застеснявшись, ответила она.
— Ну вот… \
— Конечно, по любви. — вдруг покраснев, спохватилась Маринка, словно боясь, что так на этом разговор и кончится.
— Мы уж ведь договорились с Мариной.— сказал опять Игорь. — Вот и просим вашего согласия. Мария Флегонтьевна и Николай Семенович.
— А чего уж томить их? — сказал Кремнев. — Я и так давно вижу, что договорились… Как. мать?
— Молода же, говорю. Только-только девятнадцать минуло.
— Как только? Полгода уж, — торопливо поправила ее Маринка.
И опять все оживились.
— Так разве не молода?
— Не так уж молода…
— Ну хорошо, Марина. Это ничего, что ты уже не так молода. — сдержанно улыбнулся отец. — Главное, чтоб вы любили друг друга.
— Чтоб совет да любовь были. — поддержала мужа Мария Флегонтьевна и не сдержалась — поднесла к глазам платок. — Любовь да совет… Мы вон с отцом-то… Другой раз и не гладко дорожка стелется, а не сворачиваем, рука об руку держимся. В жизни это, детушки наши, главное, чтоб совет был и уважение друг друга. — И. встав, взволнованная и раскрасневшаяся, она поднесла к торжественно поднятым рюмкам и свою.
33
Теперь уже и Жерновой почувствовал, чго нелегкое заварилось дело. За последнюю декаду так поднажали, что колхозы большими стадами отправляли скот на мясокомбинат. Но к приему такого количества скота там не были готовы: ни убойных площадок, ни дворов, ни кормов, а о холодильниках и говорить нечего. Директор мясокомбината три раза уже звонил в обком партии, просил распорядиться приостановить поставку скота, но в обкоме и слушать не хотели — за обязательства должны бороться все. в том числе и директор комбината. Наконец он не выдержал и позвонил самому Жерновому.
— Ну вот, еще новость, — с неудовольствием произнес Жерновой. — Создали вам сырьевую базу, а вы переработать даже не в состоянии. Постыдились бы оправдываться. Где вы были раньше? Ставили вопрос?! Мало ставить, надо добиваться производственных мощностей, товарищ директор. А вы все больше дома сидите… домоседы. Приезжайте-ка сюда с перспективными наметками, посмотрим, что вы там делаете.
— Сейчас не могу, — ответил директор. — Весь двор, вплоть до дверей конторы, запружен скотом.
Жерновой рассерженно бросил трубку. Потом встал, взял со стола свежую газету, взглянул на сводку и вдруг просиял:
«Все же наступили мы тебе, Лазуренко, на пятки… Но в оценочной части опять ни слова о нас. Ох, уж эти корреспонденты, пока не ткнешь их носом, сами не видят. Приезжал тут, говорят, даже один из столицы, покрутился, покрутился и — все. Почему бы не дать в прессе обстоятельную статью? В сводке-то вон идем на первых местах. Надо, пожалуй, пожурить и своих журналистов, спросить их, почему мало выступают в центральной печати? До обидного мало…»
И Жерновой, не откладывая в долгий ящик, тут же позвонил секретарю обкома по идеологии и высказал свое неудовольствие работой местных журналистов.
— По воробьям они стреляют, — заключил он и, повесив трубку, решил сам поехать на мясокомбинат.
Мясокомбинат расположен на другом берегу реки, и дорога проходит через тот деревянный мост, по которому Жерновой ездил на дачу. На одной из улиц города он обогнал стадо овец. Овцы шли так кучно, что машине пришлось задержаться. Потом встретился гурт лошадей. Привязанные уздечками за хвосты одна к другой, они растянулись цепочкой и заняли почти всю проезжую часть дороги. На передних и задних лошадях сидели погонщики в теплых полушубках и шапках.
— Эге-гей, колбаска милая, пошевеливайся!— покрикивал один из них, в большой ушастой шапке, и поминутно взмахивал свистящим кнутом.
Переехав через реку, Жерновой все чаще стал обгонять скот: по обледенелой дороге гнали коров, телят, свиней, овец. Некоторые животные выбились из сил и не могли идти. Их тут же забивали и туши везли на телегах.