Но вот Валя вернулась с кухни, в руках она несла большой круглый торт. Лицо ее светилось, и Дружинину вдруг показалось, что Валя была такой же, как и в тот день, когда они сидели у костра.
Дружинин поднялся и, вызвавшись помочь, тотчас притащил на стол самовар, Валя принесла посуду, Мария Флегонтьевна — варенье. Появилась на столе и бутылка портвейна.
Мария Флегонтьевна взяла рюмку с вином и, встав, спросила:
— Ну как, вижу, помирились?
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — улыбнувшись, ответил Дружинин и чокнулся рюмкой сначала с хозяйкой, а потом и с Валей.
— Ну что же, как говорит у меня Коля, возьмем эти слова на контроль. — И Мария Флегонтьевна первой выпила.
Валя смущенно взглянула на Дружинина и, поднеся рюмку к губам, отставила.
— Ну нет, за примирение так не пьют,— возразила Мария Флегонтьевна, и Валя вынуждена была снова чокнуться с Дружининым.
Выпив, Мария Флегонтьевна включила проигрыватель, и зазвучавший «Школьный вальс» заставил подняться Дружинина. Он подошел к Вале и, взяв ее за руку, повел по комнате…
Поздно вечером Дружинин стал собираться домой, и Валя вызвалась проводить его до калитки.
Густым пьянящим запахом дохнули из палисадника кусты сирени. Казалось, ночь и не начиналась и день будто все еще продолжался, только он был чуть иной — сумеречный, не по-обычному тихий, заснувший. Можно было разглядеть даже прикорнувших к карнизу голубей.
и разыскать в траве анютины глазки, и пересчитать лепестки на каждой кисти сирени.
Валя сорвала духмяную ветку и вдруг вспомнила Веру Михайловну, и снова на душе стаЯо тревожно, и ей захотелось высказать Сергею то, о чем она думала весь этот вечер. Но с чего начать, так и не знала.
— О чем ты разговаривал с Верой Михайловной? — наконец спросила Валя волнуясь. — Наверное, опять она в гости к себе приглашала?
— Ты обижаешь меня, Валя, — уловив смысл вопроса, ответил Сергей. — Я тебе говорил не раз, что Вера Михайловна для меня друг по работе, и только… Упрямая ты…
— Какая уж есть, — отшутилась Валя и, легонько хлестнув его по лицу веткой сирени, хотела убежать, но Дружинин удержал ее.
— А ведь это хорошо, что ты такая…
— Какая?
— Да упрямая-то. — Он, обняв ее плечи, хотел было поцеловать, но Валя вырвалась и. подбежав к крыльцу, ухватилась за столбик и, словно дразня, спросила:
— А теперь нравлюсь?
14
Всю дорогу Веру Михайловну не покидала мысль о Дружинине. Она только теперь с особой ясностью поняла, как все же сильно любила этого человека и, любя, все время сдерживала свои чувства. И вот все то, чем жила она последний год, из-за чего так мучительно страдала в бессонные ночи, на что надеялась, — все вдруг рухнуло. Она понимала, что сама разорвала этот узел, но, разорвав, не раз и пожалела об этом. Однако теперь ничего уже нельзя изменить…
«Будь счастлива, Валя…» — подъезжая к дому, подумала она.
Выйдя из машины и поблагодарив шофера, Вера Михайловна прошла в калитку и остановилась у крыльца. Навстречу выбежала радостная дочь. Поправляя в косе Танюшки белую капроновую ленточку, велела дочери сходить к тете Степаниде за квасом для окрошки, а сама она нарвет зеленого луку, редисочки и будет накрывать на стол.
Пообедав, Вера Михайловна решила пойти к парторгу колхоза Ивану Евсеевичу Порошину, которого все звали Сократычем, и посоветоваться с ним, когда и на каких участках лучше начинать сенокос.
Не успела она поравняться с его домом, как на дороге показалась новенькая «Волга», поблескивающая в свете солнечных лучей никелированной отделкой. Обдав ее облаком пыли, машина повернула к конторе, но, не угодав в проулок, врезалась в изгородь, с треском выломила старенькое прясло и застряла на грядках с луком.
Из машины вывалился черноволосый с загорелым лицом здоровяк, поднялся на ноги и. пошатываясь, как ни в чем не бывало, похвалился:
— Вот как мы живем, земляки! Пьем, едим и на легковых катаемся, как директора какие!
Невесть откуда появившиеся бабы зашумели: да ведь это их Панко Ворон, тот самый Панко, что славился когда-то по округе своими дебошами! Ох, уж этот Панко! Не раз он убегал из колхоза, снова возвращался, даже как-то охранял от браконьеров рыбу в Ключевской курье, но, не поладив с правлением колхоза, опять подался в бега.
Панко вытащил из кармана широченных галифе бутылку водки, ловким ударом по донцу вышиб пробку и, глотнув из горлышка, протянул ее подошедшему колхозному сторожу Митьке Пуле.
— Испробуй, если потребность имеешь.
— Ты что же это, Пантелеймон, эдакое делаешь? Пьешь,, изгороди ломаешь…