— А мы хотим узнать, кто вы, откуда путь держите? — опять спросил Нилко.
— Из Верходворья мы.
— Что-то не верится, таких в Верхних Дворах как будто не встречали.
Но тут подоспела на помощь тысяцкому его жена, дородная и белолицая.
— Доброго здоровьица, бабоньки — сладкие ягодки и мужички-кряжевички! — запела она звонким и до того чистым голосом, что все кругом приумолкли.— Вы спрашиваете, откуда мы ехали? Ехали мы полями, зелеными лугами, по сухим вереям. Доехали до двора, как до терема. У этого двора дверь стеклянная была, заскочила туда куна…
— Стоп, охота еще на эту живность райисполкомом не разрешена, — поддел Нилко и опять оглянулся.
И его поддержали:
— Не дадим ловить нашу куничку, не дадим!
— А мы приехали не за кунушкой, а за красной девушкой.
— А кто вы сами-то?
— Мы люди добрые — райкомовцы да рай-исполкомовцы.
— Ого-о-о-о! — загудели гости.
— А раз вы такие добрые, то и выкуп давайте сполна. Без выкупа не отдадим лебедушку — красну девушку.
— А чего вам надобно?
— Нашей-то лебедушке и цены нет, чего просить и назвать не знаем.
— Проси, Нилушко, тракторов для колхоза.
— Хорошо, решим на бюро.
— А ты без бюра давай!
— А еще нам надо киноустановку!
— Будет вам и установка.
— А не хвастаешь?
— А нам надоть председателя! — шепелявя, крикнул уже захмелевший Фишка — мужичок из соседнего колхоза.
— Цыц, ты не нашенский! Сначала вырасти свою, тогда и гни такую цену.
— Де-е-шево! — опять закричали бабы. — Де-ешево!
— А ты не вымогай, Нил Егорович, — подскочил Федька Шаня и под общий смех принялся закатывать рукава: — Пускай, а то сами разворочаем!
— Мало еще каши, Шанежка, ел!— крикнула бойкая Фишкина жена.
— Правильно! — поддержали рядом. — Чтоб силушки прибыло, вначале хлебушка нашего откушай.
И в это время толпа вдруг расступилась,— на крыльцо из сеней вышла невеста, настоящая лебедушка: и платье белое, и падающий с головы на плечи кисейный шарф, и туфельки. За ней шли отец и мать. На расшитом полотенце они бережно несли большой ржаной каравай. Поверх каравая — солонка с солью.
— Вот и лебедушка наша, а где лебедь
ваш? — спросил Нилко уморившегося тысяцкого. *
— Вот наш лебедь, — ответил тысяцкий и, оглянувшись, подмигнул Дружинину.
— Тогда милости просим, — согласился подобревший старик и, засуетившись, распахнул
настежь ворота. — Милости просим, говорю…
И Сергей Дружинин первым вошел на невестин двор.
Высокий и ладный, в белой сорочке с галстуком и сером костюме, он был неузнаваем. По крайней мере, его таким нарядным еще здесь никто не видел. Да вряд ли таким видела его и Валя. Он был смущен всей этой непривычной процедурой и, желая, чтоб она наконец поскорей кончилась, направился к крыльцу, кивая то в одну сторону, то в другую толпившимся на дворе гостям. Подошел к невесте, поклонился ей, поклонился и ее родителям и, отщипнув от каравая корочку и поделившись ею с Валей, отведал хлеб-соль. Потом взял не менее смущенную Валю под руку и поднялся на крыльцо. За ними в проем дверей хлынули гости, и вскоре двор с притоптанной травкой опустел. Зато дом Щелкановых загудел, как потревоженный улей.
Не прошло и четверти часа, а из распахнутых окон уже неслись громкие срывающиеся бабьи голоса:
— Горько! Го-о-орь-ко-о!..
— Го-о-рько! — накрывал их мужской бас.
И опять женский, писклявый:
— Подсластить бы еще, подсласти-и-ть!
17
В тот день, когда у Дружинина была свадьба, в Верходворье приехал Платон Забазных. Наслышавшись от Кремнева о верходворских людях много хорошего, он сам напросился, чтобы его направили именно сюда. Но ему хотелось приехать не просто так, а чтобы о нем опять писали в газетах, чтобы с первых дней ставили его в пример другим. Он долго искал, чтобы придумать такое, и, вдруг вспомнив, что в колхоз нужны люди, пошел в артель «Игрушка», где когда-то читал лекцию, и снова предложил свои услуги.
Председатель артели, не предполагая о подвохе лектора, собрал рабочих и предоставил ему слово.
Речь свою Забазных повел о герое-совре-меннике, о том, как комсомольцы в свое время строили Комсомольск-на-Амуре, как молодые романтики поднимали новые мартены, как сейчас тысячи и тысячи юношей и девушек едут на целину. Председатель не заметил, как Забазных искусно подвел своих слушателей к мысли, что им тоже пора сниматься с насиженных мест и ехать туда, где вершатся большие дела. Только тут председатель артели спохватился и хотел остановить лектора, но было уже поздно — девушки всполошились. А профорг Галка Бельченко, тоненькая и непоседливая, даже сказала;