— А может, он больной, — заступилась носатая старуха. — Всяко, милушка, бывает. Иль, может, едет издалека-.^йй 1родину… Тогда разве усидишь? Вон я к сыновьям езжу. И кажется, чего у них и нет: и радиво, и кино это с усами на коробке… Жить бы да жить мне в городу, а вот поди ты — тянет деревенька-то родная. Еду вот сейчас, и тоже не хуже сороки верчусь — все надо разглядеть. Вот и он, может, приглядывается к местности: и хлеба какие растут, и травы, и крыш сколь новеньких на домах появилось.
— Хлеба нынче нарастет, бабы, — пообещал старик.
— А кто его знает? Сеяли-то, правда, дельно нынь…
— Потому что нас, мужиков, спрашивать стали,—отозвался опять старик.-Мужик-то побольше иного прочего знает. Только не путай его. А ведь, бывало, наедут из района, им только бы отчитаться поскорей.
— Ныне и они, брат, в одну дуду с нами дуди ли. Приехал вон по весне к нам Дружинин. Приехал, собрал, значит, стариков и давай выспрашивать, где и что можно сеять. А старики что, пока табак есть, дымят да жизнь свою прежнюю вспоминают. А он, понимаешь, сидит тут же, на бревнышке, да вопросик за вопросиком подбрасывает. И тут же эдак пальчиком бригадира подзывает к себе: «Слышишь, мол, о чем говорят?» — «Слышу», — отвечает тот. «Так вот, возьми да и внеси эти поправочки в свою конспекту, да так и действуй».
— Дружинин не Глушков тебе… тот ведь что был…
Глушков, надвинув на глаза картуз, отвернулся. На душе было горько и обидно. Сколько прожил тут лет и не оставил о себе доброй памяти. И вдруг он позавидовал Дружинину, его молодости. «Начать бы и мне все заново», — подумал он и снова на ухабе ухватился за борт, охнул.
— Неловко тебе, соколанушко? — спросила старуха. — Потерпи, милый, теперь доедем.
Глушков только поморщился. Вобрав голову в воротник, опять подумал с тоской и болью: «А ведь помнят… Думал, уехал — и все быльем поросло. А вот, гляди-ка, в лицо не узнают, а говорят, как о мертвом, был, мол, ;такой…»
Неожиданное горькое признание вдруг потрясло его. Он съежился и еще сильнее вобрал голову в плечи. «Верно говорят, надо начинать заново свою жизнь. Жить так, чтобы люди о тебе сказали не «был», а «есть»… Есть, мол, Глушков, живет…» И ему снова захотелось скорее уехать отсюда, уехать туда, где никто его не знает, где еще можно показать себя.
В тяжелых думах о себе, о своей судьбе Глушков не заметил, как машина въехала в Верходворье и свернула к чайной.
На крыльце чайной стоял Данила Сыромятин в красных сапогах и, спокойно покуривая, наблюдал, как закопошились в кузове люди. И вдруг среди них он приметил Глушкова в кожаном пальто и, тотчас же сорвавшись с места, подскочил к кузову.
— Давайте чемоданчик, Матвей Назарыч, — протягивая руки вверх, крикнул он. — С прибытием вас с курсов…
Услужливо подхватив чемодан и отнеся его в сторону, он побежал назад и снова протянул вверх руки.
— Давайте поддержу вас. С непривычки-то не ушибитесь. Вот сюда, сюда, на колесо ставьте ногу. Дайте руку, дайте же… Вот так. С прибытием вас, — не умолкал Сыромятин.
Хмурый и неразговорчивый Глушков хотел было взять чемодан, но Сыромятин не позволил.
— Провожу вас, — поднимая огромный че-моданище на плечо, сказал он. — Как же не сопроводить, дорожка-то у вас, чай, не маленькая была.
Глушков, перебросив через руку пальто, решил идти не по главной улице, а свернул в проулок, а из проулка по тропочке хотел спрямить через площадь, но площадь оказалась засаженной деревцами и огороженной. Пришлось сделать небольшой крюк и выйти снова на тротуар, недавно сколоченный из досок. «Молодцы, подновили и здесь.— И Глушков, опять вспомнив разговор о себе в кузове, подумал: — Снова бы начать жить…»
Он взглянул на уморившегося Сыромятина, следовавшего за ним, и спросил:
— Тяжеленько?
— Да ничего, я двужильный ведь,—опустив чемодан, ответил тот и вытер рукавом лицо. — Чего это у вас грузно-то?
— Книг накупил, — пояснил Глушков.
— Вам-то зачем учиться, у вас и так ходко
шло, — опять начал Сыромятин. — А ведь после вас совсем гиблое дело тут. Чего ни спроси — нет: дисциплины — нет, кадров — нет.
Потому — разогнал старые-то… Кого за что, а больше ни за что. Набрал с низов, а те что — низы так низы и есть. Им бы еще в сельсовете сидеть, а он их в райком. Праздник вон песни проходил… Да что там говорить… Жениться стал… Другой бы прочий сходил в загс, собрался на часок-другой в узком кругу без пьянки, без всего. А он, поверите ли, в колхоз, слышь, уехал свадьбу справлять со всеми пережитками. Да мыслимо ль, а? О таком руководителе писать надо куда следует.