Тяжелый гроб поставили к краю могилы на сосновые плахи. Люди сдвинулись вокруг гроба. Многие выросли на глазах Волнухина. Он для них был и отцом, и родным братом. Вот, склонив обнаженную голову, стоит механик Окулов. Рядом с ним, всхлипывая, вытирает платком глаза Лукерья. Тут же, не спуская глаз с покойного, прижался к Окулову Игорь.
Лицо у Степана Васильевича будто отлитое из воска. Над глазами — лохматые брови. Веки сомкнуты. Усы и волосы густо присыпаны сединой. При жизни они не казались такими седыми. Теперь они седые и приглажены. На черной суконной гимнастерке сложены восковые руки. Большие и покойные, одна лежит на другой. Игорь вспомнил, как однажды Степан Васильевич этими вот руками спас его от беды. Не будь тогда рядом Волнухина, забрало бы Игореву рукавицу с рукой в шестеренку, а Волнухин подскочил, схватил за шкив и остановил его.
Но вот Дружинин окинул взглядом собравшихся, посмотрел на Волнухина, на его восковое лицо и руки, на белую как снег простыню, закрывавшую ноги. И увидел он Авдотью, которая, обхватив гроб, страшно, без слез, всхлипывала. И Сергей Григорьевич опять понурил обнаженную голову и какое-то мгновение не мог произнести ни слова.
— Степан Васильевич иногда говорил, что своей жизни он не бережет, — негромко, с тихой болью в голосе сказал наконец Дружинин. — И верно, он не берег себя. Он вложил свои силы вот в эти здания, в машины, которые гудят на полях. Степан Васильевич сгорел на работе… А ему бы еще жить да жить…
Авдотья не слышала, о чем говорил дальше секретарь райкома. Не слышала она, о чем говорили и другие.
Опомнилась она, когда стали прощаться с покойником. Прикоснулась губами к холодному восковому лбу. Подняли обитую красным сатином крышку, бережно прикрыли ею дорогого человека. Застучали молотки о доски. Гроб шевельнулся, куда-то поплыл с глаз Авдотьи. Его поддерживали с двух сторон на веревках, но он опускался все ниже и ниже в бездонную яму, отдающую ночным сырым холодом.
— Все… уж не вернешься боле… Прости, ежели в чем виновата,— прошептала Авдотья.
И вдруг, словно желая очистить ее смятенную горькой бедой душу, вдруг брызнули /долгожданные слезы. Застлали они глаза, и Авдотья уже ничего не видела. Только доносились откуда-то глухие удары земли о доски, сначала отчетливые, а потом все глуше и глуше…
6
К Вере Михайловне из Талицы приехали гости — Сократыч и Степанида с племянницей. Приехали они все по своим делам. Сократыча направили в Сельхозснаб за запасными частями для тракторов — теперь, как говорится, кони свои и подковы самим ковать надо. Степаниде в последнее время нездоровилось, и она приехала в больницу на исследования. Со Степанидой увязалась ее племянница Настенька, такая румянощекая, что, кажется, поднеси спичку к лицу — вспыхнет. Настенька в колхозе работала дояркой, зарабатывала много и каждый месяц что-нибудь покупала. Сейчас она собиралась купить радиолу.
Пока женщины осматривали квартиру, — вначале побывали в комнатах, потом зашли на кухню, потом в ванную, заглянули, конечно, и в кладовочку, им все надо знать, — Иван Евсеич терпеливо сидел у круглого полированного столика и с трогательным любопытством смотрел на книги, которые стройными рядами теснились в застекленных шкафах, стоящих вдоль стены. Он был удивлен, что у Веры Михайловны так много книг.
Закончив осмотр, женщины вместе с хозяйкой шумно ввалились в комнату, где сидел Иван Евсеич.
— Хорошо-то как у вас, — снова оглядывая комнату, сказала Настенька. — Квартирка прямо загляденье, и вода всякая, и плитка газовая, чего еще лучше — ни дров тебе не надо, ни печек…
— Чего говорить, все услозия налицо. Так бы нам, Иван Евсеич.
— Доживем и мы, Степанида.
— Ого-го-о,— засмеялась Степанида. — Нет уж, с нашим Фонаревым не дотянуть…
— Не справляется, что ли, Фонарев? — спросила Вера Михайловна.
— Не знаю, как уж и сказать, — ответил Сократыч. — Может, по сводкам и справляется, только дела-то все пошли наперекос. Нынче вон за весну у нас погибло триста цыплят, а Фонарев отчитался на собрании, мол, ястреб унес.
— Ну и ястреб у нас дельный, ровно с корзиной летал, — засмеялась Настенька.
— Да еще с какой корзиной-то, — согласилась Степанида. — Одним словом, стоит мешок, думаешь, с зерном, хвать рукой, а в нем — мякина. Так и человек бывает, с виду голова что арбуз, а внутри — без ядрышка.