Вслушиваясь, Жерновой все больше хмурился: не уводит ли Дружинин нас от главного вопроса? Того и гляди, после такого выступления и остальные секретари будут жаловаться на трудности в работе, на плохие условия…
— О людях вы сказали правильно. — перебив его, согласился Жерновой. — Но нас, товарищ Дружинин, интересует, как же ваши люди допустили, скажем, такие большие потери скота?
— К этому как раз и я хочу перейти. Леонтий Демьянович, — ответил Дружинин. — Я сказал, что надо уважать человека, облегчить его труд, тем более на животноводстве. А как у нас получилось в прошлую зиму? Здесь отметили в докладе, что наши колхозы одни из первых выполнили план по хлебу…
— Хвала и честь…
— Да, Леонтий Демьянович, вы похвалили нас и, похвалив, потребовали еще сдать пятьсот тонн зерна.
По залу пошло легкое оживление. Жерновой опять нахмурился, позвонил в колокольчик и заметил, что вопрос сейчас стоит совсем о другом, надо смотреть не назад, а вперед.
— Но иногда полезно и оглянуться. — возразил Дружинин. — Вспомните, тогда мы говорили вам, что район наш северный, да еще в северной области, нам нужны семена не только
для яровых посевов, но и переходящий семенной фонд ржи, наконец, нужно продовольственное зерно, фураж… А вот приехал к нам товарищ Пекуровский, сейчас он сидит в президиуме и, вижу, улыбается… Но тогда он не улыбался. Тогда он на нас стучал кулаком, грозился… И что же? За неделю колхозы наши оставил почти без фуража. На семена было замахивался… Правда, обещали нам комбикорма, но их почему-то передали в другие районы, где и скота-то намного меньше нашего.
— Сеном вы богаты, товарищи, сеном…
— Вы видели, Леонтий Демьянович, какие у нас луга? Кустарником задавило да мохом. Надо поднимать их, а чем? Хорошо еще то, я уже здесь признаюсь, Леонтий Демьянович, что мы устояли на своем, не выполнили вашего указания… насчет выпашки клеверов…
В зале одобрительно захлопали в ладоши. И опять не усидел Жерновой — позвонил в колокольчик, встал и, не глядя на Дружинина, сказал, что кое-где, может быть, с выпашкой клеверов и поспешили, но в целом-то линия бюро обкома была правильная и охаивать ее не надо.
— Это была ошибка, — ответил уже в запальчивости Дружинин.
— Ну знаете, оценку нашим действиям дадут свыше и, если нужно, поправят, — вспыхнул Жерновой, явно недовольный его выступлением, и снова принялся что-то объяснять, теперь уже упрекая Дружинина, что тот не считается с решением бюро и занимается местничеством. Наконец, выговорившись и все еще не поворачивая головы, секретарь обкома выбросил в сторону трибуны руку:
— Продолжайте, пожалуйста…
Но продолжать было некому — трибуна пустовала: Дружинин, несколько раз прерываемый Жерновым, оставил ее, так и не закончив своей речи.
Это было так неожиданно для Жернового, что он на какое-то время даже растерялся. Зал напряженно наблюдал за происходящим. Дружинин сел на крайний стул во втором ряду президиума. Он был до неузнаваемости бледен и, казалось, от возмущения еле сдерживал себя.
Жерновой, неуклюже перебирая на столе бумаги, назвал фамилию нового оратора, но все дальнейшее уже не могло сгладить случившегося.
9
С тяжелым настроением Дружинин возвращался в Верходворье. Все, что произошло на активе, а потом на заседании бюро обкома, теперь не давало ему покоя. Он упрекал себя за неосмотрительный уход с трибуны и думал о том, что его поступок мог показаться со стороны мальчишеским. Но, упрекая себя, Дружинин осуждал и Жернового, который не дал ему высказать свои мысли до конца.
«Разве то, о чем я говорил, не так важно? Верно, надб заготовлять молоко. Но для этого есть заготовители, огромный аппарат. Надо только помочь им, чтоб они хорогцо работали. Мы же зачастую подменяем их и, подменяя, упускаем более важное — воспитание человека. Кто как не партийный работник должен заглянуть в души людей? Помочь разобраться в сложных перипетиях быстротекущей жизни — это же наше дело. Об этом же нельзя забывать, товарищ Жерновой. А вы забыли, вы видите только одну сторону жизни, ту сторону, которая заключена в «рамки планов», и эти рамки вы боитесь раздвинуть…»
Так, откинувшись на спинку машины, Дружинин мысленно продолжал спорить с Жерновым, не соглашался с ним, возражал и, возражая, вновь видел перед собой его хмурое скуластое лицо.
Вот он снова поднялся на трибуну, надел очки в темной оправе и, взглянув на исписанный лист бумаги, начал говорить о достижениях и недостатках, о «зазнавшихся районщи-ках». И хотя Жерновой тогда на активе в заключительном слове не назвал фамилии, все, конечно, поняли, что речь шла о нем, о Дружинине. Вечером, на бюро обкома, на котором присутствовали секретари райкомов, Жерновой уточнил свою мысль. Он сказал, что не к лицу некоторым товарищам зазнаваться. Их просят поделиться своим опытом, а они выходят на трибуну и говорят о чем угодно, только не о решении насущных вопросов. Он назвал фамилию Дружинина и тут же припомнил ему все: и жалобы Сыромятина (откуда он узнал о них?), и заявление Платона Забазных, (оказывается, и этот уже жаловался!), и конфликт с лучшим председателем колхоза Щелкановым (он так и сказал «конфликт»), И когда уже запас фактов истощился, Жерновой спросил — не столько членов бюро, сколько самого себя, — что, мол, будем делать теперь с Дружининым, снимать его или еще подождать? Но сам же и ответил, что, мол, хотя и много за Дружининым грехов, но все же район-то в области идет в числе передовых. Поглядим, как будет в дальнейшем. Посмотрим, сколько район даст за квартал молока. Когда на его вопрос, поставленный в упор, Дружинин назвал предполагаемую цифру, она была в два раза больше прошлогодней, Жерновой снисходительно обронил: