А еще я любил свои немногие потрепанные книги, даже их запах, и все те места на земле, где живут в манящей безвестности мои прекрасные Ornithoptera и Protracheata.
Все лето я думал, мечтал, вспоминал. Когда загорал на крыше, ходил встречать эшелоны, готовил немудрый обед — овсяный кисель, картошка, суп из листовой свекольной ботвы, — думал о девочке с нетугими широкими косами, видел красный шерстяной жакетик, не один раз из-за этого жакетика пальцы мои попадали в кипяток, под нож, в мясорубку, где я крутил распаренный овес. Я не мог теперь уже освободиться от нее, если бы даже хотел, а я не хотел освобождаться, хотел думать о ней и видеть ее, она все время была со мной, и я даже с ней советовался о чем-то, спрашивал согласия и позволения. Вспомню ее короткий взгляд, волосы, косы, чулки, туфельки — всю ее чистую, опрятную, как птичка. Девочки, наверное, в большинстве своем чистюли, но мне нравится именно ЕЕ чистота, и самому хочется быть чище — раньше об этом я как-то не думал, не обращал внимания. А теперь… Эх, если б мне костюм…
Подошел август и с ним еще один вид заработка: я стал ездить по грибы. Леса у нас со всех сторон, но и грибников — чуть не каждый, кто свободен — в лес, хлеба не хватает, поневоле станешь брать грибы. Мне это нравилось больше всех остальных моих «промыслов». Не надо никого обманывать, кроме железнодорожных контролеров, а ездить на крышах, на подножках с ветерком — одно удовольствие. И целый долгий день в лесу! Ходишь по нагретым смолистым соснякам, спускаешься в комариные ельники, забредешь в осинники и в липняк — везде бывают свои грибы. На припеках в бору, по склонам ищешь маслята, и много попадает, да все червивые, в тени под кустами и елками бычки, синявки, в светлом лесу — подосиновики, в темном — рыжиков найдешь по опушке, гнезда груздей в глубине. Только белые грибы редко попадают. Всего один раз набрел я на поляну, далеко было, в старом-престаром липовом лесу. Такой лес у нас редкость: дуплистые, перестойные липы с черными уродливыми макушками и древняя ель, обломлена молнией, растет одним боком. Грибы стояли тут в нетронутом великолепии, большие, маленькие, кучками, порознь — везде виднелись коричневые подпеченные шапочки. Они точно ждали, видели и звали меня, а может, наоборот, испугались и оцепенели. Припал на колени, холодок жадности, насыщения грибным счастьем так и ходил взад-вперед по спине. Я набрал полный кузовок отборных крепких грибов: хоть рисуй, хоть нюхай, хоть в руке подкидывай — не сломаются, а сколько осталось еще разломанных, гнилых и потрухших. Такое было один раз, как вообще один раз, наверное, совершается желаемое или бываешь близок от него, дается и просится оно в руки, а прозевал, проморгал — и нет уже, и одни только сожаления, да еще убеждаешь себя: не оно было, ОНО еще придет…
Тогда легко было идти домой. А обычно возвращаешься: ноги едва несут, плечи ноют, рука с корзиной затекла, и знаешь, что на пальцах плоские бело-красные надавы, в глазах сушь и резь, целый день ведь напрягался, искал глазами, и одна только мечта: скорей бы до дому и — спать, спать, сунуть к порогу корзину, дойти до своей прохладной кровати и бухнуться на ощупь, не раздеваясь, одновременно ощущая лишь сладкую боль в ногах и опадающую темень забытья… А на другой день все болит, ноги «отщекотил» — ступать больно, выспаться бы досыта, а надо вставать, сортировать добычу — похуже себе, получше на базар. Сидишь, перебираешь грибы, обрезаешь заново корешки, думаешь: самое-то противное впереди — торговать. Торговать. У-у… Торговать!
Стыдно ужасно стоять за лосненым дощатым прилавком вместе со старухами, женщинами, девчонками, раскладывать товар, сносить всякие взгляды, ухмылки, приноравливаться к покупателю. Бывало, подойдет такая тетя, чаще всего с виду расползня и неряха, в каком-нибудь залосненном на животе салопе, в перекрученных винтом чулках, или вообще один чулок спал — висит колоколом, и не из бедных она, те редко торгуются, а из таких, знаете, у которых всегда кошелек с двумя медными шишечками, рыжий, тертый, а в кошельке тридцатки, пятерки, рублики: все аккуратно расправлено-разглажено, каждая монетка в своем месте лежит — подойдет она, посмотрит так вот и начинает: «Пачом? Да ты что? Ты с ума сошел? Где виданы такие цены? Ты же храбитель… Да-да… Ты храбитель. Ну, хочешь?» — назовет цену обидную, в треть запрошенного. Даже отвернешься с досады. Думаешь, иди-ка ты к черту. Нет, не уходит. Стоит, щупает, перебирает грибы. «Ну, отдаешь?» — «Нет, что я дурак, что ли? Их, белых-то, в день пяток не найдешь. А вы… Сами бы походили — попробовали…» — «А-а, говори мне… Хрибов пално. Ну, сколько же ты хочешь? Ну, реально, только реально. Ты же просишь сумасшедшие цены…» — «Вовсе я ничего не прошу, что я, нищий, что ли, просить». — «А я тебе даю не деньги? Не-ет? Ну? Ну, стой… А хрибы-то червивые…»