Знаете ли вы, что такое вечер в мужской средней школе? Нет, как писал Гоголь, вы не знаете, что такое вечер… в мужской средней школе. Особенно в очень средней, как наша. Сперва, как водится, доклад директорши, под конец которого все начинали зевать и скрипеть скамьями, кашлять, переговариваться. Потом выступал хор под управлением военрука — он был одновременно учителем пения и еще учителем физкультуры.
Не могу не вспомнить те странные уроки, когда он выводил нас за школу, распускал, и мы бегали, боролись, гоняли какой-нибудь отопок за неимением мяча.
А военрук стоял в стороне, курил, глядел жесткими ястребиными глазами, они у него остро колечками желтели, не мигая. Потом заворачивал рукав, смотрел часы, долго смотрел и наконец, пустив слюны в окурок, бросал его, давил сапогом, жестко морщился, как полководец, проигравший битву, сурово и тихо бросал: «Ппа-строиться!..» Урок физкультуры был окончен. Кое-как мы строились, сбивчиво шагая, шли в школу. Военрук шел позади, изредка покрикивал: «В-зять нногу-у! А ррыс… а ррыс, а ррыс-дыва, три-и, а ррыс-два-три…»
Шли в школу. Лис методично поддавал коленом Тартыну, тот выгибался, оборачивался. Лис хрипел: «У-у, бболотный!» Хотелось треснуть Лису по шапке, но я знал, что меня тогда ждет. «Ребята» у него были, и расправа с непокорными творилась на крыльце и за углом школы.
На вечерах хор под управлением военрука всегда начинал с песни: «От края до края, по горным верши-и-и-нам, где горный орел соверша-а-ет полет…» Песню эту знали все. Она мне нравилась, особенно слова о том, как «поют эту песню и рикши, и кули, поет эту песню китайский солдат». И вспоминался Юрка-китаец, лучший мой друг, добрая душа.
После песни выступала театральная труппа, созданная Ниной Васильевной. И всегда читали отрывок: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несешься…»
Я любил этот отрывок, как вообще полюбил Гоголя за «Вечера на хуторе…», за «Тараса Бульбу», за «Ревизора» и «Мертвые души», прочитанные многократно, взахлеб, с наслаждением, равного которому не дал мне ни один писатель. Я перечитывал многие понравившиеся места и, пораженный, размышлял, где таится их красота, похожая на богатый и скупой блеск старой позолоты.
Но «Тройку» читал Димка Воробьев, отличник, даже круглый отличник, хотя «круглый» скорее подходит к словам «сирота» или «дурак». А он был и не сирота, и не дурак, он был круглый, и читал так же кругло, веско, чеканно и бездушно-плохо. Души там не было. Весь он был ударный, нацеленный, плакатный — тогда еще не было рожденного в недрах общественности слова «боевитый», а оно бы очень к нему подошло. Ударно декламировал, ударно уходил, вскинув голову, меньше пятерки у него ни по какому не бывало. Вот вспоминаю его сейчас и думаю: из таких обязательно выходят всякие ораторы-организаторы из фабкомов и постройкомов. Хлебом их не корми — дай только решать, заседать, обсуждать, песочить, выводить из состава… Даже когда невольно приглядывался к Димке, я, кажется, угадывал его судьбу. Судьба, будущая профессия и самый характер человека выглядывают, вообще-то, очень рано, когда, наверное, человек и сам ни о чем не догадывается. Вот жил в нашей улице пятилетний мальчик Вовочка Горбунов — его все звали Вовочка, а других Володька, Вовка, Вовяй. Мне тогда было семь, и мы играли. В это время привезли на детскую площадку, недалеко от нашего дома, деревья для посадки. Яблони, акации, тополя. Садили их пенсионеры и женщины, мы, ребятишки, толклись тут же — помогали, а Вовочка ходил, заложа ручки за спину, чистенький, в беретике, к одной яме подойдет — посмотрит, к другой подойдет — глину сандалием попинает. Деревья привязали к кольям, полили, старухи и женщины ушли, а Вовочка сказал: «Давайте игвать… Вы будете лабочие, а я буду диектол…»
Изредка я раздумываю — кто кем будет. Ну, Лис — он дурак дураком, а устроится, вылезет, папа поможет то се. Звезд с неба хватать не будет, а проживет не худо. Клин в инженеры подастся. Они с Гуссейном по математике — диву даешься, любые уравнения будто наперегонки решают. Пока я глазами хлопаю, ручку грызу, не знаю, как начать-подступиться, у них все готово. Кудесник по письменной части пойдет. Будет служить в конторе помзамзавом, носить сатиновые муфты-нарукавники. Васька Бугаев — он же просто Бугай — скорее всего будет железнодорожник. И сейчас ходит во всем железнодорожном, и отец у него железнодорожник, и лицо такое железнодорожное — темное, желтое, блестит, как у машиниста. Гипотез пойдет в армию, на флот. А Мышата станет токарем-слесарем. К двойкам-колам притерпелся, зато в карманах у него железки, гайки, отвертки… Официант? Он и есть официант. Что тут долго рассуждать. Вот Тартын — загадка, никак не могу представить, кем он будет. Ни одна профессия не подходит: с виду тихонький, а если за что возьмется — настырный. Как-то в мае уже попросила Нина Васильевна помочь ей книгу найти в библиотеке. У нас библиотека есть — библиотекарши нет. Книги свалены по углам, стоят на пыльных полках. Попробуй найди какую-то там методику. Мы покопали — ушли. А Тартын рылся до вечера — нашел…