Симон шарахнулся от неё, как от шаровой молнии.
- ...учителя нашлись, - донеслось до неё его сдавленное бормотание.
На лице его была кривая, мрачная усмешка.
Беатриче вспыхнула и убежала. Пожалуй, хуже было бы только, если бы она сама рискнула пригласить кого-нибудь на танец и получила отказ - но на такое она бы, конечно, не решилась. Ничего более ужасного ей и представиться не могло - с тем, что никто не обращал на неё внимания, она смирилась и даже готова была над этим посмеяться, но быть отвергнутой...
Несколько недель она избегала Симона и думала о том, что его репутация нелюдимого, безрадостного сыча-отшельника вполне заслуженна. Потом они снова встретились во внутреннем дворике часовни. Он, как обычно, кормил голубей и даже удостоил её едва заметного кивка головой, как будто бы ничего не произошло. Беатриче инстинктивно сделала ответное движение и замерла, отведя взгляд. На клумбе цвели пышные розы - смотреть только лишь на их лепестки, позолоченные солнечным сиянием, весь тот час, что звучала органная мелодия, оказалось легко.
Симон с ней не заговаривал, она тоже больше не пыталась.
"Но ведь ему же нравится эта музыка... так?" - думала иногда Беатриче, украдкой рассматривая его худую, сутуловатую фигуру с чересчур длинными руками, которые он явно не знал, куда деть, и держал скрещенными на груди всё то время, что не крошил для голубей булку. Можно было бы подумать, что это от застенчивости, но на стеснительного он совсем не походил... ему просто никто не был нужен, а её присутствие он терпел, не желая вступать в перебранку.
Так была уверена Беатриче, однако когда подошли дни ежегодных праздников, ей вдруг до боли захотелось узнать, где Симон проводит их. Неужто остаётся в полном одиночестве в корпусе для мальчиков, запертый на ключ, и так коротает несколько суток? Ведь даже те, кто не любил танцев, приходили в главное здание, и, как она сама, смотрели на других.
В тот вечер Беатриче выскользнула из зала тотчас, как грянула музыка - никто не мог обратить на неё внимание в этот момент - и пошла в одиночестве по вечернему саду, занесённому опавшими листьями. Подчиняясь необъяснимому порыву, она свернула не на ту тропинку, которая заканчивалась возле корпуса для мальчиков, а на привычную, ведущую к церкви. В такой поздний час там уже никого не могло быть - ни музыкантов, ни певчих, ни Симона, ни даже голубей.
Но из полуоткрытых дверей лилась мелодия.
Всё-таки он был там.
Беатриче неслышно проскользнула на порог и застыла за его спиной. Симон сидел на каменном полу, сильно сгорбившись, и играл... конечно, не на органе - этому он не смог бы научиться самостоятельно, а о своём отношении к учителям он уже сказал. Но на флейте, и мелодия чем-то напоминала ту, которую Беатриче столько раз уже слышала, глядя на цветущие розы во дворе. Пронзительная, печальная, тоскующая, музыка дробилась о каменные своды церкви и никак не могла подняться ввысь; звучание органа настолько глубоко и сильно, что самые мощные стены ему нипочём, но флейте, конечно, не тягаться с ним. Было непонятно, почему Симон выбрал для своего музицирования именно это место... на солнечной лесной поляне его флейте дышалось бы привольнее, а в холодном гулком зале пустой церкви она была едва слышна.
Беатриче хотелось помочь его мелодии взлететь, хотя бы даже сам Симон этого не желал и рассердился на неё. Это было более чем вероятно, но во время звучания музыки она всегда забывала обо всём и поступала лишь так, как велело сердце. Поэтому она подошла ближе, едва сознавая, что делает, и как это может выглядеть со стороны - а со стороны это выглядело смешно и нелепо; хорошо, что никто не видел их. Беатриче чуть взмахивала руками, покачиваясь, как канатоходец, идущий с шестом, и то и дело слабо вздёргивала подбородок.
- Давай же... ну... - шептали её губы. - Ну!..
И казалось, будто её усилия приносят плоды: мелодия становилась всё увереннее и громче. И вдруг оборвалась так резко, как будто с высоты упало что-то хрупкое, стеклянное и вдребезги разбилось. Симон порывисто вскочил на ноги и обернулся; длинные руки его, сжимавшие флейту, дрожали, лицо было перекошено.
Беатриче произнесла последнее слово слишком громко.
Она бежала назад по тёмному саду, едва помня себя. Падающие листья, подхваченные ветром, летели ей в лицо и запутывались в неубранных волосах; из-за острого осеннего запаха едва получалось вдохнуть.