- Я уйду, - повторила она чуть мягче. - Да ведь я и не нужна тебе совсем.
Наверное, ей хотелось, чтобы он что-то на это возразил, но Симон, как и следовало ожидать, ничего не ответил.
Солнечные лучи свободно лились в высокие стрельчатые окна и мягко ложились на ковёр - оранжевые, золотые, багряные, слишком похожие на закатные, хотя было ещё раннее утро. Беатриче всегда чувствовала себя неуютно именно в такие, предвечерние часы; она развернулась и вышла из залы, аккуратно притворив за собой мозаичные двери.
На дворе тихо падал первый снег, засыпая не до конца облетевшие деревья.
Когда Беатриче прошла уже половину аллеи, ведущей к её корпусу, голос Симона, выбежавшего на крыльцо, всё-таки нагнал её.
- Каким образом ты собралась их найти?! - кричал он. - Ты разве знаешь о них хоть что-то? Ни имён, ни званий, ни обстоятельств жизни! Ты даже своего настоящего имени не знаешь!
Она остановилась, но не обернулась.
- Я верю, что если всё сделаю правильно, то жизнь сама приведёт меня к ним.
Подождав немного, Беатриче вновь пошла вперёд, но Симон её не догнал.
Органная симфония вернула ей душевное равновесие... стоя с непокрытой головой и подставив лицо небу, ловя губами падающие снежинки и глубоко вдыхая морозный воздух, Беатриче чувствовала себя так, как будто к ней возвращалось что-то, давно потерянное. Она опять позабыла о музыке органа, почти на полгода, но та была всё такой же, как прежде, и, как прежде, откликалась в её душе. Музыка вливалась в неё вместе с тягучей, мучительной, животворной болью.
И хоть на дворе была зима, и вся природа увядала и засыпала, Беатриче чувствовала себя, наоборот, возрождающейся к жизни.
Простояв во внутреннем дворике церкви почти до вечера, она вернулась в свою комнату и написала Симону записку.
"Через неделю приходи, пожалуйста, туда, где мы провели предыдущую зиму, и захвати с собой флейту" - гласила та.
Беатриче не пошла к Симону сама: попросила кого-то из мальчиков передать письмо. Это грозило новыми слухами и сплетнями о ней, а ведь по школе до сих пор ходили предыдущие - об её поступке во время праздников и предполагаемой влюблённости в Александра. Но ей было всё равно.
Достигнув совершеннолетия, она больше не обязана была надевать монастырское платье, а имела право выбирать одежду по своему вкусу, даже если бы осталась здесь. Прежде Беатриче не могла решить, что бы ей хотелось носить, но теперь попросила для себя мужской наряд. На неё посмотрели довольно косо, но ничего не сказали: в конце концов, она собиралась уходить, а там, во внешнем мире, как будто бы давно всё изменилось, и мужчины вели себя как женщины, а женщины - как мужчины, и никто не видел в этом ничего особенного.
Здесь, в приюте, это не приветствовалось - да, собственно, и в голову даже никому не приходило.
Но, пожалуй, Беатриче такой костюм шёл куда больше, чем пышное шёлковое платье. Глядя на своё отражение в зеркале, она думала, что делать с волосами. Когда-то давно, когда она решила, что не подходит на роль принцессы, она уже обрезала их. Потом, решив, что не в волосах дело, снова отрастила длинные.
Теперь она туго скрутила их на затылке, решив, что разберётся потом.
Ночь накануне встречи с Симоном она почти не спала, прижимая к себе наряд, сшитый для праздника. Ей казалось, что она слышит и чувствует шелест листвы, нагретой весенним солнцем - не хватало только мелодии флейты. Всё-таки ей хотелось, чтобы Симон увидел это платье.
Когда Беатриче поднялась на чердак, он уже был там, как и прежде - почти всегда он приходил раньше неё.
Было около полудня, яркое солнце вливалось сквозь все прорехи в крыше и мелкие трещины в досках. Хоть Симон и стоял, на этот раз повернувшись к ней, разглядеть выражение его лица не представлялось возможным - всё тонуло в солнечном свете. Но, может быть, это было и к лучшему.
Беатриче шла, прижимая к груди платье, и вслушивалась в скрип досок под своими ногами.
Ей показалось, что пришлось проделать большое расстояние, но, наконец, он был совсем рядом; правда, не шелохнулся.
Она обняла его, уткнувшись лицом в грудь, и крепко зажмурилась: так было проще сказать то, что она хотела. Прежде они даже не дотрагивались друг до друга ни разу, да и сейчас Симон не сделал такой попытки, но Беатриче крепко сцепила руки за его спиной.
- Симон, побудь сегодня... один разок... побудь моей Прекрасной Дамой, - прошептала она хрипло. - Я принесла платье для тебя.
Он не шевельнулся, однако чуть вздрогнул. Впрочем, она слышала, как колотится его сердце, и этого было достаточно.