Всё обыденно: мелкий дождь, усреднивший температуру воздуха до плюс двадцати, Невский, подставивший небу своё многократно асфальтированное брюхо снулой рыбы, небо без глубины и желания полёта, раздражение вечно опаздывающих прохожих и добровольно во всём виновный, не приходящий вовремя муниципальный транспорт. Мир, созданный не мной. Или мной. Эта мысль больно шевельнулась в голове с намерением устроиться по удобней. Всё знакомо, всё было. Утихшая заводь, отрезанная от моря лагуна с застоявшейся гнилой водой. Вот тогда-то мы и обрели, кто ноги, кто крылья, когда потеряли надежду. Когда? Когда я её потеряла? Я знала, что мне предстоит день шизофреника, анестезированный воспоминаниями.
Кое-как я провела требуемую экскурсию. То есть я старалась всё рассказывать правильно, даже с поэтическим подкрашиванием необходимой информации. Но я не помню лиц тех, кто задавал вопросы и кому я отвечала.
Я отработала на совесть, и это было самым противным, потому что я снова почувствовала себя проституткой, не получающей удовольствия. Забрав в конторе положенное вознаграждение, я поспешила удалиться, чтобы не встретиться с шефом и больше никому не испортить сегодня настроение. Мне необходимо было снова перерыть комод прошлой жизни, разложить там всё по полочкам и выбросить, наконец, ненужное, что уже не пригодиться, и найти что–то ценное, о чём я забыла, заставила себя забыть. И вот оно мне может понадобиться, а я даже не помню, что это.
«Чижик Пыжик» ждёт и готовит коктейли.
Столик был, конечно, свободен. Ещё бы. Это только доказывало принадлежность данного мира. Я представила себе Творца всемогущего, отпускающего в новорожденное тело, то есть в материальный мир, душу. Приподняв брови и стараясь говорить медленно и доходчиво, он изрекает:
– Вот тебе некий шаблон, дочь моя, все получают одинаковый, можешь не проверять. Что сделаешь, то и будет твоё.
А мы не верим. Мы проверяем. Вторгаемся в чужие миры, ломаем их, убеждаемся в правоте Господней, жалеем тех, кто не выдержал наших агрессий и завидуем тем, кто приумножил и приукрасил. А потом возвращаемся к себе, а там погром.
Я решилась на мгновение поверить в то, что отец Григорий и потом датчане появились в моём утихающем омуте не просто так, как агонистическая галлюцинация. Я возомнила, что смогла чуть-чуть преодолеть раскисшую грязь обыденности, и что у меня появился шанс добраться до моря. Но я возможно, ошиблась. Распутина я ждала. Я, действительно всю жизнь ждала этой встречи, потому что она была мне обещана человеком, не успевшим меня обмануть. А к принцам я не была готова. Я сама отпугнула их. Ну и чей это, спрашивается мир? И опять было горько стыдно. Ведь я обещала, что справлюсь.
Бокал с «Карибским рассветом» темнел в моей ладони и слегка дрожал. Не хотелось разбавлять это прохладное слабоалкогольное чудо тепловатой солью, и я отвернулась. И удалось сдержаться. «Пора оставить это. Не забыть, просто оставить. Смириться. Ты всю жизнь пытаешься хранить верность там, где это не нужно» – говорила во мне моя единственная подруга.
У кого не было первой школьной любви? У меня не было. Одноклассники мне казались детьми, более старшие ребята не замечали. И я влюблялась в литературных героев: начиная капитаном Бладом и заканчивая реальными персонажами Ирвинга Стоуна. По мере взросления в моей голове сформировался образ моего возможного… друга, и поэтому я была хорошо подготовлена к незапланированной, разумеется, встрече на выставке. Он «чуть вошёл, я вмиг узнала». Полгода я бегала к нему в мастерскую. Он был терпелив и снисходителен. Я часами могла рассматривать альбомы, которые ему привозили из-за границы, и его удивляла моя тяга к современному искусству. Постепенно стало понятно, что нам было о чём говорить и о чём молчать. И у нас появилась игра на следующие полгода, а мы решили на всю жизнь: я тихо рассказывала какую-нибудь историю, которую сочиняла на ходу, и, если она заинтересовывала его, он начинал рисовать. Так появились две мои любимые картины: «Сон латимерии» – океан, рождающий мысль. И другая – она называлась «Глаза старца». Это совершенно сумасшедшее полотно размером метр на два, на котором были изображены треснувшие песочные часы, внутри которых обрушиваются дома, церкви, люди. Всё превращается в песок, изменяющий свой цвет от черного к голубому. Он хотел подарить их мне. Но сначала они должны были оказаться на выставке.
Мы готовились всей компанией. Это казалось праздником, каким–то прорывом, событием века. Выставка современного искусства в СССР. Работы художников абстракционистов, мирные, лишённые политической подоплёки, кому они могли навредить? И кому они были нужны? Никто и не поверил, когда сказали, что выставку запретили. Никто и не прекратил работу.
Никто и не поверил… И я не поверила… Даже когда появились милиционеры, а потом солдаты… Даже когда «сон латимерии» хрустнул под колёсами бульдозера, как высохшие рыбьи кости, а «Глаза старца» долго волочились по земле, зацепившись рамой за какой–то крюк, глядя с отрешенной надеждой в небо…
Я поверила только последним словам: «Ты ещё встретишь его. Ты обязательно встретишь его. И обещай мне, что ты справишься».
От меня требовалось, чтобы я забыла вой разбушевавшихся бульдозеров, вопли милицейских сирен и скорой помощи, окрики солдат, шёпот, умирающего на моих руках, моего любимого, случайно сбитого какой–то тёмной машиной и собственный крик «Не уходи! Я всё равно буду искать тебя!», когда он замолчал. Я долго после этого слышала только его шёпот в тишине и свой крик.
Ещё через полгода меня выписали из клиники и отпустили во взрослую жизнь, где были университет, иностранные языки, работа, командировки, друзья, случайное неудачное замужество на пару лет с последующим разменом жилплощади, сосед Димон, а любви больше не было. Была подруга – художница, от которой требовалось тоже всё забыть. Мы ничего не помним. Уже двадцать семь лет.
Бокал постепенно перестал дрожать. «Я встретила его, кажется?» «Что мне делать дальше? Что, если я не справлюсь?» «Прости, я не имею права. Я помню: «Глаза старца» и «Сон латимерии»… и «Соло для рыбы», которую мы не успели…. Я справлюсь».
Мне стали понятны слова старика о моих попытках писать. И я вспомнила, я поняла, на кого он был так похож. Только много старше. Ему должно быть около пятидесяти девяти. А принцы здесь, наверное, и не причём. Просто, чтобы испортить мне настроение и заставить немного соображать. И, слава Богу.
– Добрый вечер. Мы очень надеялись найти вас здесь. – Лицо мистера Кейси сияло счастьем. Даже суровый Олаф сверкал безупречными зубами.
Я обрадовалась. Честно, не скрывая этого.
– Добрый вечер. Простите, я не успела вас предупредить. Срочная работа.
– О, нет. Что вы это мы виноваты, что не оставили вам возможности связаться с нами. Нужно немедленно исправить эту оплошность. – Сеймон был просто на высоте проявлений радости
– К чему спешить?
– Ну, мы опять заслушаемся и забудем обо всём на свете. – Олаф уже доставал визитку и строчил на ней свой местный гостиничный номер телефона – Вот, пожалуйста. Возможно, что-то нужно уточнить…
– Или напьёмся
– Простите, что? Напьёмся? Нам по душе это идея. Три «Маргариты», пожалуйста.
Потом было ещё три «Маргариты»…. Потом было решено, что пора бы отужинать где-нибудь. И мои скороспелые сотоварищи стали выбирать подходящий праздничному настроению ресторан. А я вспомнила, что рестораны и кафе это – будни, и, будучи уже вполне свободной от предрассудков, предложила им свои апартаменты. Я знаю – у них совсем не принято тащить к себе в дом-крепость кого попало, тем более трёхдневной знакомости, но это ведь мой мир и мой выбор, и они, помолчав минутку, наконец, сообразили, о чём речь, и радостно закивали своими европейскими башками. Тут я, конечно, несколько заволновалась, ведь яства, наготовленные давеча, были изрядно мною уменьшены в количестве и имели, в общем-то, уже предельный срок реализации. Но, слава «Маргарите», внушающей смелость! Мои гости, разумеется, были просто счастливы, посетить Кузнечный рынок с перспективой русского национального домашнего обеда, о котором много наслышаны. Да ещё и в таком исполнении. В каком таком, они объясняли, путано смущаясь, так что мне стало отчаянно весело, как жителям известного осаждённого города, которым больше нечего было терять.