– Пусть это будет реальный, самый настоящий, сумасшедший монах, который, действительно выжил, раскаялся. И что? Ну, Олаф, Мария, не спите!
– Как же он упустил-то Россию?
– Почему же упустил? В войне выиграли, Сталина пережили, в застое выстояли. Что там ещё? Всё молитвами.
– Получается какой-то религиозно патриотический памфлет. К тому же эдакий чудотворец потом навещает серую обывательницу с целью чего? Совместного возрождения великой Родины. Скучно.
– Согласен.
Мы чувствовали, что вот– вот поймаем, найдём нечто, что прекратит наши поиски и превратит обычный сценарий второсортного историко-фэнтазийного кино в философско-зрелищный шедевр. Мы написали несколько диалогов, сцен. Как будто реставрировали старинную фреску, покрытую многовековым слоем запёкшейся пыли, подчищая осторожно фрагменты. Мы догадывались, что должны увидеть, но только догадывались. Чем дальше мы пытались продвинуться, тем больше я понимала, что моя поездка в Будогощь неизбежна. Только нужно было это как-то объяснить моим коллегам. Да и на работе, очевидно, придётся взять отпуск.
К утру, когда всё уже было допито, доедено. Когда каждый из нас успел по очереди вздремнуть и проснуться от внезапного крика коллег, нашедших очередную удачную реплику, когда было уже непонятно, отчего так гудит в голове: от выпитого или выдуманного, на пороге появился Димон.
– Ты, это… не одна?
– Это мой сосед Димон. Он не говорит по-английски. Правда, по-русски, тоже не очень.
– Ты им чего сказала?
– Тебя представила. А они – Олаф и Сеймон – мои коллеги по работе. И сейчас мы в принципе заняты, если ты не против.
– Это…, а там…. Осталось?
– Нет, Димон. Даже осадка нет.
– Может сходить?
– Чего он хочет, этот парень?
– Предлагает сходить за добавкой.
– У него светлая голова. Может и мне с ним? Проветриться?
– Сеймон, вы не сможете разговаривать. Он не…
– А зачем? Мы же за добавкой, а не поговорить.
И Сеймон подошёл к моему соседу, протянул ему руку:
– Сеймон. Сем.
– Димон.
–ОК, Дэймон!
– ОК, Сем!
Мне показалось, что языкового барьера, как и любого другого там не будет. Это необъяснимый факт, но всё же, факт. Два мужика собрались в магазин. У них есть общая цель, близкая их желудкам. Стало быть, они справятся. А дождь незаметно кончился.
Когда дверь сообщила, что мы с Олафом остались вдвоём в пустой квартире, мне в первый момент хотелось броситься за Сейманом с Димоном, но я словно вросла в это своё уютноё кресло. Гадкое тело не подчинялось, даже язык высох и отказывался принимать участие в моей жизни. Олаф сидел напротив и смотрел, и молчал. «Чёрт, ну скажи хоть что-нибудь!» Мы молчали. Но его бесстыжие глаза, похожие на тёмные омуты, поросшие камышом ресниц, просто орали во весь свой европейский разрез о том, о чём мы оба пытались не думать. Или только я пыталась.
Он встал и подошёл, он присел передо мной на корточки и положил свои ладони на подлокотники моего кресла. Он провёл тыльной стороной ладони по моей руке от запястья до локтя. Так, наверное, дрессировщики трогают дикую кошку, проверяя её настроение, прежде, чем погладить или начать какой–либо трюк. Я не шевелилась, потому что не решила, как быть. Его лицо оказалось опасно близко с моему, так, что наши губы соприкоснулись краешками. Я всё ещё не знала, что делать, но думать я тоже не могла. Он слегка повернулся:
– Мария – прошептали его губы, только касаясь моих, и тут мой рот предательски дрогнул и раскрылся, наверное, для того, чтобы сказать «нет». Не получилось. Но более того, уже через мгновение, я обнаружила, что мои руки обнимают его шею, а пальцы перебирают короткие волосы, похожие на очень ухоженную кошачью шерсть, на его затылке, и английские слово «Yes» становится больше похоже на стон…
А потом я задала самый глупый вопрос, который задают все бабы в подобной ситуации:
– Олаф, ты женат?
– А это важно?
– О, Господи! Не в том смысле. Да, для меня это важно. Очень. Но только знать ответ. Мне ничего не нужно от тебя. Я не стремлюсь замуж. Понимаешь, и это ничего не меняет. Просто, ответь и забудь.
Мне очень хотелось, чтобы он сказал «да», что у него всё хорошо, прекрасная семья, куча детей.
– Был. Она погибла.
– Чёрт! Прости!
– Прошло уже семь лет.
– Всё равно. Я знаю, что время не имеет значения, оно вообще не существует, когда так….
– В автокатастрофе. Мы очень любили друг друга, как это не банально….
– Олаф, не надо!
– Нет, ты сказала, что это важно. Это так. Потому что ты первая после неё, и я не понимаю, почему мне нужно быть с тобой. Очень нужно…. Как будто это уже было когда-то, ещё до неё…. Подожди…. Мы тогда поссорились из-за ерунды, я плохо помню из-за чего. Кажется, у меня что-то не ладилось со сценарием, и я не сдержался, а она хлопнула дверью, и я не выбежал за ней. Я услышал шум мотора на улице – это была моя машина, но я был зол и не придал этому значения. Я просто забыл, что она ещё плохо водит. Она даже не пришла в сознание. Если бы не Сеймон, я бы тогда умер тоже.
– Сеймон?
– Да. Ты ведь спросила, не братья ли мы. Почти. Её нет, а он со мной. У нас осталась дочь. Она живёт у моей матери. Это хорошо. Маленькая, светловолосая девочка. Ей десять лет, и она очень любит петь и собирать гербарии, как её мама.
А ты была замужем?
– Нет, я не успела.
– То есть? Прости, если…
– Он тоже. Его сбила машина. Не моя. Это было около двадцати лет назад. Но всё равно, болит. Понимаешь? И я не могу ни с кем, кроме тебя…. Только это не имеет значения, потому что это не любовь. Между нами.
– Да, не любовь. Но, я не понимаю, почему мне нужно….
Он запнулся, как будто испугался собственных уже произнесенных слов или, что хуже, невысказанных мыслей. Он уставился на портрет латимерии на стене.
– Зачем здесь эта рыба?
– Я уже говорила. Это – мой тотем.
– А без шуток.
– А я и не шучу. Я же – рыба по гороскопу. А ты, кстати, кто?
– Стрелец, если не ошибаюсь. Стало быть, этот камень не мой тотем. Не хочешь говорить, я не ….
– О чём говорить я не хочу?
– О рыбе.
– Да, сколько угодно.
– Ладно. Только Сеймон, похоже, опять прав. Как всегда.
– Кстати, где они? И в чём он прав?
– Где они, видней этому Дэймону.
– Как ты сказал?
– Дэймону.
У меня похолодело внутри. Его звали Дэймон. Того кельта из соседнего вражески родственного племени. Огромного, очень сильного воина, который занёс свой меч над Головой Сеймона, чтобы напугать, обратить в бегство, наказать за хитрость и интеллектуальное превосходство, а потом хохотать над этим на совместной пирушке. Но кто-то окликнул, кто-то хотел остановить, и огромная башка отвернулась, перестала следить за рукой. А кельтский меч был тяжёлым.
– Мария, что?
– Пойдём. Их нужно найти.
– Ты что-то подозреваешь?
– Я не знаю. Всё это когда-то было. Понимаешь? Я вижу про это сны, я думаю об этом, то есть, я придумываю, но мне кажется, вспоминаю чью-то чужую жизнь. Но так много совпадений. Когда-то меня очень радовало, если то, что я нафантазирую, оказывается правдой. А теперь мне страшно. Я боюсь своих мыслей.
Он схватил меня за плечи, даже присел, пытаясь лучше проникнуть взглядом в мои зрачки, достать до самого дна. Но я знала: там нет дна, там вода, а потом толстый слой илистого осадка, а потом…, никому неизвестно, что потом.
– Ты должна ехать с нами.
– Что?
– Ты уже это знаешь.
– С вами. Куда?
– Нам нужно дописать всё это вместе. Мы не сможем, или не вправе действовать в одиночку. Потому что очень много ошибок.
– Это какой-то бред. Послушай, мы все свихнулись. Куда я поеду? У меня здесь работа. И где Сеймон?
Мы услышали их смех во дворе, а потом хлопнула дверь парадной, и через минуту или пять, послышалось брюзжание замочной скважины, разбуженной ключом. Когда они вошли в комнату, мы всё ещё стояли обнявшись.
– Только не говорите мне, что это не то, что я думаю. Я не думаю. Я знаю, потому что всё придумал. И спасибо Дэймону. Классный у тебя сосед, детка.
– Димону?
– Ты это,… поезжай с ними. Дело… это, будет.
Я оторвалась, наконец, от Олафа, подошла к Димону. На меня смотрели неопределённого цвета мутноватые глаза, с трудом выглядывающие из набухших потемневших век.
– Димон, ты про что?
– Сэм дело говорит.
– Сэм? Он тебе что-то говорил, а ты понимал? Может, ты тоже ему что-то говорил? Димон?
– Слушайте, Маша, Дэймон сказал, что Вас можно называть Маша. Послушайте, что он Вам говорит.
– Откуда вы знаете, что он говорит? Вы же не понимаете по-русски.
– Зато я понимаю Дэймона. И, знаете, это не первый случай. Мне отец рассказывал, как он познакомился однажды с одним русским мужиком. Они сидели вместе в каком-то пабе и через часок нашли общий язык. У отца проблемы были. Ну, обычные, любовные. И он нашёл собеседника выложить наболевшее. Так тот не то что всё понял, но умудрился дать нужный совет. Собственно, благодаря этому я и появился на свет. А мужика того имя было Григорий Распутин. Так что я в некотором роде нашему герою обязан жизнью.
– Как понимаешь, я тоже – хрипло добавил Олаф.
– Ты… это…, не дури. Чего тебе здесь? Это…. Ты здесь никто и звать тебя никак, а с ними… это…
– Что с ними? Димон, напрягись. Договори.
– Поезжай с ними в эту их долину киношную.
– В movieдол? Так он в Голливуде, Димонушка. А они европейцы.
– А это… пофиг. Тебе не всё… это… равно, где… это… у тебя будет, наконец, это… имя.
Я была в ступоре, полном душевном параличе. Я стояла посреди своей комнаты в центре почти равностороннего треугольника, по углам которого возвышались трое мужиков, излучающих в мою сторону разноокрашенную, но равносильную доброжелательность. Я ждала, что сейчас почувствую заворачивающуюся водяную воронку вокруг своего тела, потому что наступила моя очередь увидеть свой горизонт и понять, как устроен мир. Да вот так и устроен, как ты захочешь. В данный момент. Ты – рыба-латимерия, вдохновлённая разгульной игрой своей стаи, а значит, и присутствием ЕГО где-то уже близко, выпрыгивай, поднимись над водой, чтобы увидеть. В тот момент, в ту долю секунды, когда почти прекратится движение своего тела, когда ты замолчишь, наконец, внутри своего мозга, в момент перехода энергий, ты зависнешь в небе над океаном и придумаешь, дотворишь то, что хочешь, потому что увидишь и поймёшь, что горизонт это иллюзия, что нет границ. Ничему нет границ.
– Мне нужно в Будогощь. На один день. Ребята, вы можете отправляться в свою гостиницу, можете оставаться здесь с Димоном. Я вернусь сегодня вечером.
– А завтрак?
– Некогда. Я… спасибо вам. Я очень вас всех троих люблю. Так. Пока. До вечера.
Я выбежала из дома. Я очень надеялась успеть на электричку. Я не ответила на шумное приветствие вокзала – не обижайся, друг, и не скули колёсами по рельсам. Я не стала задерживаться у касс, чтобы купить билет, и двери раздражённо лязгнули стальными челюстями у меня за спиной. Вагон был набит. И свободных мест не было. А я так надеялась вздремнуть эти несколько часов. Ладно. Не имеет значения.
– Садитесь.
– Что, простите? – я была уверена, что мне показалось
– Садитесь. Я всё равно выхожу через пару остановок. А вам до конца.
– Почему вы решили?
– Не знаю, показалось. Интуиция. Я, знаете ли, рыба по гороскопу. А у нас очень это развито.
И высокий тощий подросток поднялся, освобождая мне место, через пару секунд я уже потеряла его из виду в толпе суетящихся пассажиров.
Слава Богу, я не успела даже начать думать. Очевидно, мои сновидения просто не поместились в этой толчее и отстали от меня и от поезда вместе с моими мыслями. Пусть подождут в «Чижике–Пыжике».
– Будогощь! Конечная! Просьба освободить вагоны!
Конечная, говорите. Только не для меня.
Я вышла на перрон и огляделась. Ничего примечательного. Обычное здание вокзала, характерное для Ленинградской области, обещавшее не маленькое сельцо, а вполне крупный посёлок. Вот я и приехала на деревню к дедушке в прямом смысле этих слов. И где, интересно, я буду искать своего святого старца, если таковой вообще существует?
На привокзальной площади шумела группа цыганок. Они весело что–то обсуждали, переупаковывали свою поклажу и не приставали к прохожим. Ну, если кто–то и может мне помочь, то это именно они.
– Простите, дамы….
– Тебе погадать, красавица?
– Я сама вам что угодно нагадаю. Мне правду нужно одну узнать.
– Это уж точно, что, что угодно – старая цыганка рассматривала меня в упор без особых эмоций и вдруг отпрянула.
– Говори, давай, говори. Девки, идите сюда. Все. Ты ведь из наших, дамочка?
Они столпились вокруг меня, и стало тихо.
– Я частично из ваших. Но это не моя вина и не мои заслуги. Но помощь мне нужна ваша.
– Говори – старая цыганка смотрела исподлобья.
– Вы здесь живёте в Будогощи? Или часто бываете? Быть может, вы знаете, нет ли здесь такого старичка Григория Ефимовича Распутина?
– Эк, чего захотела? Распутин ещё в прошлом веке помер. Убили его.
Я схватила старуху за локоть:
– Теперь ты говори!
– Что тебе нужно?
– Я сказала, мне нужен Распутин!
– Нет его! Был! Давно когда–то. Принёс цыганам девчонку, младенца, полукровку, как ты. Порченую.
– Почему порченую?
– Его спроси.
– Скажи, где он? Пойду, спрошу!
– А я знаю? Сам, видать, нагулял с какой-то молодухой из наших. Кто ж перед ним устоит? Сам роды принял. А потом принёс, как найдёныша. Говорят, в ту семью и принёс, бесстыжий, где бабу обрюхатил.
– Когда это было?
– Не помню. Мы счёт времени не ведём, как вы. Может, в прошлом году, а может, в прошлом тысячелетии. Он же вечный, как жид. У каждого народа свой такой. А потом убёг ещё, где нагадить. А потом снова прибёг. Дочку искать. Всё! Ничего больше не знаю.
– Где та цыганка, мать?
– На кладбище. Где ж ещё? Давно было, говорю.
– А девчонка?
– Сбежала. И ты беги!… Пока зовут.