Серия громких судов Арслана по обвинению в особо крупном хранении наркотиков завершилась приговором с назначением отбывания наказания в исправительной колонии общего режима. Все иски, обращения и апелляции были отклонены. Комментарии и требования Европола проигнорированы — российский суд сажал своего гражданина. Перерасчет времени, проведенного Арсланом в СИЗО во время его ареста, сократил его срок до трех лет, из которых два года на сегодняшний день миновали.
Я нашла кадры из финального суда. Арслану только зачитали приговор, он, с каменным лицом подтвердил, что его понял, и журналисты едва не облепили "аквариум" с просьбой откомментить, когда на запястьях Арслана, помещенных в спецотсек — прореху в бронированном стекле, смыкался равнодушный металл. И Арслан, глядя как его кисти обхватывают наручники, дал комментарий:
— Блядский цирк…
Уголок его губ с презрением поднялся, когда он смотрел на свои руки, вынутые из отсека, на оковы на них, но прежде чем посмотреть на отпирающих аквариум конвоиров, Арслан метнул взгляд на человека, стоящего рядом со Стасом, сжавшего челюсть, переводящего взгляд с судьи на аквариум.
Вот так я впервые увидела их отца. Арслан был очень похож на него и внешне и выправкой, Стас только выправкой и поведением.
Арслан посмотрел на отца и тут же потупил взор, в четко ощущаемом прошении прощения.
Фокус кадра на Ярали Хаджиеве, на его лице, где темные глаза насыщались осуждением, мгновенно урезонившим Арслана, безошибочно понявшего вескую невербальную оплеуху — неподобающее поведение. Это совершенно не то поведение, не та фраза, которую мог бы одобрить его отец, глядящий на сына, в клетку к которому заходили конвоиры. А затем краткое, отцовски упреждающее ведение подбородка в сторону мужчины, стоящего по его правую руку. Стас с легким прохладным прищуром смотрел перед собой и не размыкая губ неторопливо провел языком по верхнему ряду зубов, слегка приподняв уголок губ. Полуоскал-полуулыбка. Что-то очень звериное было в этом и в искусственно карих немного прищуренных глазах, но оно тут же стерлось при повороте головы отца к нему. Стерлось все и Стас превратился в копию стоящего рядом — невозмутимый, гордый монумент. В зале было шумно, ропот из русского и даргинского сливался, там было много людей, но помимо отца с легкостью узнавалась и его мать. Высокая стройная русоволосая женщина с бескровным лицом, прижимающая к себе плачущую Настю, приобняв ее, а слегка дрожащая ладонь свободной руки тыльной стороной была прижата к губам, когда она смотрела на Арслана, выводимого из зала и кратко успокаивающе улыбнувшегося глядя на них, на свою жену и мать.
Потом они выходили из здания суда, в сопровождении адвокатов и людей бывших на оглашении. Их фактически взяли в осаду журналисты и один из них обратился к Стасу, с невозмутимым лицом надевшего очки и спускающегося по ступеням, идя чуть впереди отца:
— Станислав, вы как-то можете прокомментировать приговор?
Он усмехнулся и, не прерывая движения, иронично бросил:
— Да здравствует наш суд. Самый клоунский в мире.
Они почти спустились, почти не обращали внимания на выкрики и суматоху, но внезапно все изменилось, когда один из оттесняемых людей громко и четко произнес:
— Ярали Фархадович, как вы относитесь к тому, что ваш сын наркоман?
Стас резко остановился и обернулся к так же остановившемуся отцу, спокойно глядящему перед собой.
— Пап, — негромко позвал Стас и едва заметно кивнул после того как его мама, держащая за руку опустившую голову Настю, стоя за плечом отца, что-то неясно, очень негромко и явно не на русском сказала ему.
Ярали Фархадович неторопливо повернулся к средних лет журналисту, задавшему вопрос и пристально глядящего на него, несколько мгновений помолчавшего и абсолютно спокойно ставшего отвечать с гораздо выраженным, чем у Арслана, говором:
— У моих сыновей есть то, что есть далеко не у каждого: свой светлый ум и свой крепкий дух. Я дал им воспитание и образование, у них есть большие амбиции и была очень сложная и серьезная работа, где они защищали, оберегали и спасали кого-то вроде вас в том числе. — Краткая пауза и тон мужского голоса понижается, в нем отчетливым лязгом отзвуки холодящего металла. Полосующего, — у моего несправедливо осужденного старшего сына есть семья, у него есть маленькая дочь, у него есть друзья. Он мужчина, он человек чести и совести, всегда был им, ровно так же, как и мой младший сын. — Еще более длительная пауза, делающая слова весомыми в сгущающейся тиши, которую разрубал дамасской сталью вкрадчивый голос, — я горжусь своими сыновьями и глядя на них, я уверен, что никогда не перестану этого чувствовать. Очень хочется, чтобы каждый отец познал это. Моего старшего сына оболгали, позор несли ему, но опозорились сами. — Вновь перерыв. На сглатывание. При твердо сжатой челюсти и полыхнувших ночью темных глазах, напитывающихся отрезвляющим наставлением, почти напутствием, когда он отчетливо проговаривал предупреждение, — не марайтесь в этой грязи, потому что вы принесете ее домой, в семью, к своим детям. Эта принесенная вами грязь сделает их бессовестными, злыми и несчастными людьми, и чем вам гордиться? Беспринципностью и подлостью, помогающей заработать вам, и неважно, что это уродует ваших детей и калечит других людей, да, молодой человек? Ведь главное, чтобы твои дети были сыты, а то что вырастут такие же позорящие фамилию и родителей уроды, как и ты сам, это не так важно? Ваша правда такая? — Вопрос-выстрел. На поражение, под полосующим, расщепляющим на атомы взглядом карих глаз, которые полностью наследовал Арслан, и не в идентичности цвета, но точно способностью отражать разрубающую оппонента эмоцию Стас. Сейчас сжавший челюсть, когда его отец разделывал слегка бледного журналиста, потроша его словами, интонацией, правдой: — мои сыновья занимались правым делом, чем нажили себе много врагов, которые их ненавидят и боятся, но даже они не называют их наркоманами. Я отец достойных мужчин и порядочных людей, которые, возможно, не раз спасали вашу семью и вас, сейчас обозвавшего моего сына наркоманом. Ради моей реакции и просмотров вашего репортажа. Что ж, поздравляю, вы своего добились — просмотры будут. Только через порог своего дома мы с вами сегодня шагнем с разными ощущениями, потому что я люблю своих детей и никогда не позволял и не позволю себе вести себя как шакал, показывая им, что это норма. Задумайтесь, молодой человек.