Мама, видимо, очень часто сильно волновалась по этому поводу, и я нередко слышала в свой адрес не только "мелочь ничтожную", но и "идиотку без мозгов", и "тупое чучело", и много чего ещё. Моё мнение по любому поводу встречалось насмешливой улыбкой, а если мнение оказывалось вполне годным и разумным, то максимально положительная оценка такового заключалась в произнесённом с сакразмом "ну-ну".
Мне всегда было очень-очень плохо, когда надо мной смеялись или не уважали мою точку зрения. Унижение для меня - самая адская мука, поэтому я научилась скрывать своё несогласие с чем-то, научилась подстраиваться под "умное и правильное" большинство или под мнение "авторитета". Кто есть авторитет и на кого нужно ориентироваться, я всегда определяла быстро и безошибочно - невелика наука! А дальше нужно было лишь перемолчать, кивнуть, высказать нечто вроде "Ну, конечно, разумеется, так!" и жить себе спокойно в русле всеобщего одобрения и незаметности в массе.
Тут нужно понимать... Не одобрения я искала и не любви окружающих! Я искала только и исключительно отсутствие презрения, насмешек и ощущения себя изгоем. Больше мне ничего не надо было.
И это стало моей второй натурой! Даже в отношениях с близкими, с теми, кого я люблю и ценю, уважаю и за кого болею. И в этом месте, между прочим, ужас начинается... Говорю, что люблю их, а, получается, готова допустить то, что они сделают ошибки, иногда опасные! Но я всё равно молчу, хотя меня мучает тревога за небезразличных мне человеков и грызёт предчувствие последствий их ошибок, но... Я молчу. А если человек очень увлечён своей идеей и горячо радуется тому, что делает, то даже говорю с улыбкой: "Я за тебя очень рада! Ты так радуешься..." И в этом нет ни грамма насмешки, это искренне! Его хорошему настроению и улыбке я на самом деле радуюсь, потому что иногда знаю, что больше радоваться нечему: всё будет не слишком хорошо. Или даже очень плохо. Но молчу. Никто не знает, что я такая... умная и часто мудро предвижу дурной исход. Никто не знает, потому что я ни разу в жизни не сказала фразы "Я так и знала!" и не признавалась в том, что "кассандрила" заранее. В этом же стыдно признаваться! Тем более тем, кого любишь.
Любишь? Ой ли? Разве если бы я любила по-настоящему, то допускала бы фатальные ошибки тех, кто мне дорог? Разве меня волновало бы, что обо мне подумают, не будут ли смеяться надо мной, если любимым угрожают неприятности? Нет, определённо: любовь - не моя стезя. Не дано мне...
Настал тот момент, когда соседка начала меня "будить", а я сделала вид, что проснулась и поблагодарила её. Соседка выбрала на обед рыбу, а я - курицу. За едой мы вели вполне светскую беседу о погоде и её особенностях в Израиле... то есть, говорила соседка, а я слушала, как обычно, вполуха, чтобы вовремя вставлять вежливое "Да что вы говорите! Правда? Ну, надо же! Как любопытно!" и прочие правильные слова, свидетельствующие о моём интересе и вовлечённости в разговор. Углубляться в вопросы моей эмиграции и ситуации не позволяли, к счастью, набитые рты. А ещё милая дама любезно и настойчиво учила меня засовывать хумус в питу. Это оказалось действительно очень вкусно! Когда пили чай, я начала довольно демонстративно позёвывать, всем своим видом показывая, что всё ещё очень хочу спать.
- Адски тяжёлые были дни, - жалобно скулила я. - Вы ж понимаете...
Соседка быстро закивала:
- Конечно-конечно, и впереди у вас столько суеты, столько беготни и оформлений! Вам надо отдохнуть.
Я хотела, чтобы она сама это сказала. Это дало мне возможность вздохнуть с обречённым видом и вновь натянуть на глаза повязку. Не было никакого намёка на дрёму: мой организм давно забыл, что такое естественный сон, он разучился спать без таблеток, поэтому даже смертельная усталость вряд ли усыпила бы меня. Проверено уже - не усыпляла. Я лишь впадала в болезненное полунебытиё с кошмарами и ощущением нехватки кислорода.
Словом, началась вторая половина полёта в образе спящей красавицы - наедине со своими мыслями и воспоминаниями.
Итак, советов я не даю никому, своё мнение всегда держу при себе. Поэтому тогда, давно, когда моя Ларка металась в поисках правильного решения и склонялась к тому, чтобы дать согласие знатной даме на своё пожизненное рабство, я не стала её разубеждать и отговаривать. И, как обычно, выдала любимое: