И вот я вижу теперь уже со стороны, как не умеющая любить, но дающая себе право быть любимой, я старательно перемалчиваю и перебарываю вспышку чувств. Нет, это так глупо, так бездарно, нелепо! И не должно быть так! Нынешняя я метнулась к дивану, к нам... И остро ощутила запах салата оливье и мандаринов - этих императоров советского новогодья. Я стояла (висела? летала? не знаю!) перед девчонками, разглядывая их макушки - с ещё густыми шевелюрами без единого седого волосочка. Я наклонилась к своему собственному уху и горячо зашептала:
- Скажи, скажи, скажи!
Ни я сама, ни Лариска меня не видели, не замечали и продолжали смешливый разговор. Я протянула руку к собственной голове... такое странное, удивительное ощущение! Прикоснулась к своим тогдашним волосам: жестковатые, густые, красивые... Но внезапно юная я дёрнулась и недовольно провела ладонью по голове... Ещё бы! Я всегда ненавидела, когда кто-то прикасался к моей гриве, готова была убить негодяя и тут же бежать мыть голову. Неужели я-прошлая почувствовала прикосновение? Я-нынешняя повторила попытку...
Я-прошлая недовольно дёрнула головой и сморщилась.
- У тебя что - блошки завелись? - спросила Ларка, и мы обе покатились от хохота.
- Скажи то, что хотела! - что было мочи закричала я. Но девушки замозабвенно смеялись, не обращая на меня никакого внимания. От отчаяния я хотела затопать ногами, но у меня из этого ничего не вышло, я просто запуталась в собственных конечностях и стала падать.
...И упала прямо в сегодня, в настоящее, в руки Ларисы, продолжавшей говорить мне всякие нежные слова, гладить по голове и утешать.
- Ларка, я где сейчас была? - ошеломлённо спросила я, глядя в лицо подруге: всё-таки контраст с прошлым был сильный, несмотря на то, что Лариска выглядит блестяще, но я только что видела её восемнадцатилетней.
- Ань, ты меня пугаешь... Как это - где ты была? Что за странный вопрос?
- Ну... я никуда не исчезала?
- Да боже ж мой! Анька, тебе к врачу надо! Что ты несёшь?
- Да, Лар... - я резко встала и прижала ладони к пылающим щекам. - К врачу мне, видимо, очень даже надо. Сейчас я тебе расскажу...
И я поведала ей про своё первое замыкание - вчера, после убийственной беседы с бывшим, и про только что произошедшее. В конце концов, если я сошла с ума, то кто-то должен об этом знать и вовремя принять меры. Пока я, к примеру, не натворила каких-нибудь жутких дел. Я рассказала Ларке всё... Кроме одного: того, что меня замкнуло на том моменте жизни, когда я ужасно хотела признаться ей в своих сильных и нежных чувствах... и что я, нынешняя, пыталась заставить себя ту, прошлую, всё-таки сделать это. Об этом я промолчала. Почему? Всё потому же: не хочу быть смешной и нелепой, достаточно уже того, что я просто сошла с ума. Куда уж нелепее... Зачем множить безумие всякими глупостями?
У Лариски от моего рассказа стал вид такой испуганный и несчастный, что к моему горлу подкатился колючий ком: она ведь за меня жутко переживает, боится за меня! Милая моя!...
- Милая моя Анютка! - прошептала подружка, глядя на меня расширившимися от ужаса глазами и молитвенно сложив руки. - Поклянись мне, что ты пойдёшь к врачу, которого я найду для тебя - а найду я для тебя самого лучшего, честное слово!
Она с такой мольбой смотрела мне прямо в глаза, что я не выдержала, всхлипнула, закрыла рот ладонями, чтобы не разреветься громко и неприлично, и... просто кивнула. Но опять и снова промолчала про мою радость от того, что у меня есть она, что я её... люблю и что я сама ей очень небезразлична. Да, у меня нынче есть ещё Илюша, но у меня всегда была Ларка. А я всегда была дурой, потому что никогда-никогда никак не выразила своих чувств. И даже дав себе, восемнадцатилетней, по башке, не добилась от себя результата. Молчала и молчу, как партизан. И никто не узнает, что я чувствую на самом деле. Я не хочу быть смешной и навязчивой. Потому что очень возможно, что мне всё это кажется, а на самом деле, как только я исчезаю из поля зрения любого человека, он тут же забывает обо мне. Даже Ларка.