- Малюли сюли! - радостно вскрикнула дочка, глядя то на меня, то... на меня. И расхохоталась. Ложка с грохотом вывалилась из её ручки на пол.
- Что ж такое-то! - молодая и нервная мать резко обернулась назад и сделала шаг к стульчику с ребёнком, таким образом здорово толкнув меня и даже слегка врезав мне локтём прямо в пах. Я ойкнула, отлетела в сторону и... вновь оказалась у себя. Сегодня. Где надо.
...И продолжила ждать закипающего молока, которое за время замыкания не успело даже забулькать, а ведь нынешняя плита - не чета той, из прошлого! Значит, времени прошло... нисколько. Ничего не прошло, ни минутки. Я вывалилась из времени и пространства, и настоящее время этого и не заметило, а пространство меня, похоже, и не теряло.
Я выключила плиту и на слабых, негнущихся ногах бросилась к своей мобилке, чтобы набрать Сашкин номер.
- Доча! Милая! Привет! - голос плохо меня слушался - хриплый, срывающийся, плачущий. - Как ты, малыш? У тебя всё в порядке?
- Всё нормально, мам, ты чего? - дочь удивилась и встревожилась. - Ты там не переела своих таблеток? Может, их всё же слишком, зачем ты вообще их принимаешь и ходишь к мозговеду, вот не понимаю! Прости, но, сдаётся мне, ты какой-то дурью маешься и делаешь что-то не то...
Всё, меня отпустило, дочка "звучит" как обычно - уверенно, звонко и независимо. Она здорова и у неё всё хорошо. Да и насчёт мозговеда, возможно, она и права. От лекарств мне дурно, а замыкания никуда не делись - вот они, родимые, со мной и невредимые.
Убедившись, что с Сашенькой всё хорошо, начала обдумывать последнее замыкание: вот так я люблю, вот так умею любить - даже дочь. Вернее - не умею. Со стороны увидела себя не по делу замороченную - подумаешь, плита плохая! Подумаешь, молоко раздражает! Да ты оглянись, дурище, посмотри, что у тебя сзади творится! Вот же главное, вот он - повод для счастья, а ты уткнулась в идиотский, ничтожный ковшик и сделала из него фетиш своего раздражения. Помню это раздражение, помню... Всё бесило. В том числе - лопотанье дочери за спиной. Разве я не обожала Сашку? Наверное, обожала. Но радости от этого не умела испытывать. Не умела я любить.
Да и после замыкания, когда позвонила ей. Ну, что бы сказать - доча, мол, сейчас тебя вспомнила - кроху, как ты со мной разговаривала в восемь месяцев... что-то пыталась мне объяснить важное, а я тогда, дура, ничего не поняла! Не помнишь, часом, что конкретно ты хотела до меня, идиотки, донести, лапушка? Ну, посмеялись бы вместе, понежничали по телефону - нормально же, да? Но не для меня. Не умею. И даже не уверена, что хотела бы так сделать. Зачем? Ведь потом, наверное, заданную высокую планку отношений надо держать, раз уже поднимешься туда. А я, скорее всего, удержать не смогу, потому что любая хорошая минута всегда проходит, после неё остаётся то, что всегда, рутина - минуты, часы, сутки и годы обычные, не хорошие и не плохие, просто приземлённые. А после высокого полёта в красивом небе очень обидно ползать каракатицей в самом низу, глядя на бирюзовое небо, но уже недоступное и далёкое. Лучше и не взлетать, наверное. Лучше не брать высокую ноту в отношениях - высокую в смысле нежности и любви, чтобы потом не давать петуха, пытаясь повторить. Ведь кто знает, получится ли? У тех, кто умеет петь, владеет голосом, учился, наверное, получается. Но я-то не умею...
Следующее замыкание случилось буквально через неделю после. И было оно куда хуже и страшнее.
Опять и снова мусолила я в голове дикие, страшные, грязные слова Лёшки о... выражусь культурно - об интимной стороне нашей жизни. Таблетки не помогали ни расслабиться, ни не думать. А я ненавижу эту тему! Ненавижу её в разговорах даже в шутку, в анекдотах, в кино - где угодно! И не потому что ханжа или придуриваюсь, а потому, что, если углубиться в эти мысли или разговоры, меня всегда, всегда, смолоду начинает тошнить и становится горько во рту. Будто я страдаю некими желудочными заболеваниями - а я не страдаю! Нет у меня никаких таких болячек. А реакция подобная есть.
Поэтому всегда уходила от заданной кем бы то ни было темы, не принимала участия в шутливо-скользкой болтовне, даже с подружками. Когда об этом со мной по разным причинам - по любым! - пытались заговаривать мужчины, я резко прерывала их и просила больше никогда со мной не беседовать. Они, кстати, всегда удивлялись, часто принимали меня либо за ханжу, либо за чокнутую на сексе, только с другой стороны - интимофобку; в иных случаях на этом моментально заканчивались только что начатые отношения. А дело-то было лишь в том, что я опасалась дурноты, тошноты и вкуса желчи во рту, но не считала никогда нужным конкретизировать то, что меня гложет. Стоит представить, какой разговорчик бы мог получиться. Умора. "Простите, но я не люблю данную тему, потому что от слова "оргазм" у меня случается желудочный спазм, а при слове "клитор" - неприятные выделения желчи, ощущаемые во рту.