– Тебе бы не квасу, а медку хорошо ноне пить, – присоветовала тетка. – От хмельного пития, известное дело, щеки румянятся и тело рыхлее становится. Девка пухлая да румяная завсегда краше кажется, тебе сие ныне на пользу. И спать хорошо бы поболее. Вот, душегрейку мою накинь, дабы не простыть, да в башню пошли. Ты ляжешь, а я на базар обернусь. Гляну, чем Тверь нынче богата.
Тверь оказалась богата копчеными судаками, каковых Евдокия принесла целых три себе и воспитаннице, да еще два для слуг. Наевшись и напившись досыта, да после баньки, да оказавшись на мягкой постели после полутора недель скудости и жесткой подстилки, Соломея не просто заснула – провалилась в беспамятство, вовсе не заметив ночи. Показалось – токмо-токмо веки сомкнула, ан чуть не над самой головой звонкий юношеский голос прокричал:
– Петушок пропел давно! Всем насыпано пшено! Сколько можно спать, девицы-красавицы?! Паруса ужо слежались, весла усохли, ушкуй застоялся. Пора в дорогу!
– Чего орешь как оглашенный? – услышала девочка недовольный шепот воспитательницы. – Не видишь, что ли, почивают все!
– Это ты, что ли, невеста великокняжеская из Корелы? – удивился голос. – Коли ты там первая красавица, я туда точно носа ни в жисть не покажу!
– Тебе-то что за дело, окаянный?
– Мне по повелению государеву велено невест из двери к престолу доставлять. Так что, какая ты ни есть, ан сбирайся!
– Не морочь мне голову, трепло базарное. Ни в жисть не поверю, что ты и есть князь Чаломеев!
– А я и нет! – весело согласился голос. – Али ты полагала, знатный муж самолично станет лодки гонять да кибитки пересчитывать? Не-ет, княже с воеводой здешним пирует да указания великомудрые отдает. Хлопоты же на нас, боярских детях. Так чего, матушка, поедешь в Москву, пред очи государевы казаться али передумала ужо? Невеста с возу, кобыле легче!
Соломея наконец-то открыла глаза и повернулась на спину. Теперь шумный гость стал ей хорошо виден: зеленые глаза, широкая улыбка на веснушчатом лице, сдвинутая вперед, почти к самым бровям коричневая тафья, синий расстегнутый кафтан, из-под которого проглядывала золотистая атласная косоворотка, красные полотняные штаны. Пояс добротный – тисненый, с украшенным шелковыми кисточками подсумком, замшевые ножны и чехол для ложки. Без сабли, правда, – ну да в мирное время оружие на Руси мало кто с собою носит. Усы и борода еле различимы. Похоже, и второго десятка парень еще не разменял.
«Симпатичный, не нищий, званием ровня, – подтягивая шерстяное одеяло выше к подбородку, машинально отметила девица достоинства незнакомца. – Тафья без вышивки… Нечто даже сестры нет, головной убор украсить? А уж невеста нареченная точно без подобного подарка не отпустила бы! Значит…»
Соломония спохватилась – и мотнула головой, отгоняя ненужные мысли.
Что ей за разница, обручен боярский сын али нет? Она ведь к княжичу государеву в невесты едет!
– Ну вот, разбудил! – вздохнула Евдокия. – Уйди, охальник, снаружи подожди! Дай девице подняться спокойно!
– Я-то подожду, – отступил паренек. – Да токмо недолго. Ибо чтобы в Клин затемно поспеть, нам поскорее отвалить надобно. А уж вы сами решайте, куда вам нужнее: в Москву со мною сейчас прямо али обратно в Корелу без поспешания?
– Да иди же, не понукай! – отмахнулась тетка. – Скоро мы, скоро!
Боярский сын вышел, и девочка, вздохнув, откинула одеяло.
Собралась Соломея споро. Да и чего сбирать, коли вчера токмо прибыли и разложиться не успели? Однако же вышла все едино последней. Ее соперницы были уже здесь – румяные, статные. Обе заметно более высокие и в теле, обе на пару лет старше, обе в бархатных платьях и кокошниках с жемчугами. Обеих сопровождали хорошо одетые бояре – вестимо, отцы или братья – и по паре служанок. Девочка же нарядилась в льняные рубаху и сарафан, хоть и с вышивкой, да голову платком повязала.
Однако веселый парень, окинув ее взглядом, одобрительно хмыкнул:
– Ан, пожалуй, и в Корелу заверну по случаю, – и крутанулся: – Пошли!
– Пешком?! – возмутилась одна из девиц.
– Уж прощения просим у княжьей милости, ан за сто саженей ехать возка не заложили, – развел руками боярский сын. – Не отвалятся, мыслю, руки у слуг ваших сундуки через калитку пронести?
Идти и вправду пришлось совсем недалеко. Сразу за соседней башней наружу, к реке, вела тайницкая калитка. А под ней у причала – покачивался вместительный одномачтовый ушкуй.
От корельского шитика московский ушкуй отличался лишь тем, что жилье у него размещалось не на носу, а на корме и был заметно меньше в размерах. Зато пар весел у ушкуя имелось целых четыре супротив двух.