Ошарашенному Ьенуа нее происходящее представлялось каким-то подобием одного из спектаклей его приятеля «Сережи» Дягилева, которого он в своем дневнике тех дней сравнивал с Лениным. Ведь и у Сережи поначалу «все выглядело нелепо, а временами и гадко», до последнего момента трещало и рушилось, а потом все-таки получалось красивое и успешное шоу. Быть может, большевики (так надеялся Бенуа) тоже что-то порушат и пожгут, а потом успокоятся и в конце концов установят трезвый и благоразумный порядок - наподобие того, что существовал в России до революции? Вот только «едва ли они построят что-нибудь прочное», - заключал скептический Бенуа. Он был умным, образованным, талантливым человеком, много сделавшим для русской культуры XX века. Но пророком Бенуа определенно не был.
ч
а
с
т
ь
$
т
о
h
а
л
ВРЕМЯ ПОТРЯСЕНИЙ Г Л А В А 3 В декабре 1917 года на прием к свежеиспеченному большевистскому наркому просвещения (фактически он ведал теперь всеми вопросами культуры) Анатолию Луначарскому в его маленький кабинет в Зимнем дворце пришли двое посетителей: 29-летний ч удожественный критик модного журнала «Аполлон» Николай Пунин и 26-летний экспериментальный композитор Артур Лурье. Шепелявый, но красноречивый Пунин (пугавший многих ярко выраженным I и ком) и - по контрасту - внешне спокойный, ироничный и изысканно одетый Лурье были довольно известными в послереволюционном Петрограде общественно-культурными деятелями новаторской ориентации; к Луначарскому они пришли за разрешением поставить в примыкавшем к Зимнему дворцу Эрмитажном театре драму гения российского футуризма Велимира Хлебникова «Ошибка Смерти» в оформлении другого гиганта отечественного авангарда Владимира Татлина. (Хлебников, в футуристических кругах имевший репутацию дервиша и
пророка, еще в 1912 году предсказал год будущих революционных потрясений - 1917.) Вполне возможно, что планируемая постановка причудливой стихотворной пьесы Хлебникова (одного из лучших его творений) была для Пунина и Лурье только предлогом для встречи с Луначарским. Во всяком случае, разговор довольно быстро перекинулся на более общие проблемы - строительство новой коммунистической культуры и отношение к этому интеллигенции. Ситуация тут складывалась для большевиков крайне неблагоприятно. Уже перед революцией в русской культуре сформировались три главных художественных направления. На правом фланге находились архаисты: императорская Академия художеств и общество реалистов-«передвижников», когда-то боровшееся с официальным искусством, но потом сомкнувшееся с ним, наладив выгодный конвейер по производству популярных жанровых картин «из русского народного быта» и незамысловатых пейзажей. Центр занимал умеренно эклектичный и пассеистский «Мир искусства» во главе с Александром Бенуа - первое русское художественное объединение, ориентированное на Запад, но сочетавшее присущий западной культуре интерес к формальным элементам искусства с традиционно русским сильным просветительским импульсом. К моменту падения монархии «Мир искусства», отвергавший академическую культуру и передвижников как безнадежно устаревшее явление, сам превратился в респектабельный и влиятельный лейбл, лидеры которого были, быть может, наиболее авторитетными мейн-стримными арбитрами текущего вкуса. Новыми игроками стали начавшие появляться в 1910 году амбициозные группировки так называемого левого искусства, к которому В России на многие годы был приклеен общий ярлык «футуризма»: «Бубновый валет», «Союз молодежи», «Ослиный хвост» и другие. Петр Кончаловский, Илья Машков, Аристарх Лентулов, Михаил Ларионов, Наталья Гончарова, Владимир Татлин, Казимир Малевич, Павел Филонов и другие новаторы и визионеры стали известными на Западе под именем русского авангарда, впоследствии поразившего весь мир и потому сегодня привлекающего к себе основной интерес западных историков культуры. Но в 1917 году художественная ценность их произведений была очевидной для очень немногих. Большинство даже образованной интеллигенции относилось к новаторам с насмешкой, а подчас с открытой враждебностью, Большевики в лом смысле не были ис- ключением. Их вождь Ленин, будучи политическим радикалом, в области культуры обладал весьма консервативными вкусами. Взгляды Луначарского на искусство были гораздо шире ленинских, но и он, к примеру, в 1911 году отзывался о пионере абстрактного искусства Василии Кандинском как о человеке, который, «очевидно, находится в последнем градусе психического разложения». Вопреки поздней легенде, сделавшей из Луначарского знатока и горячего сторонника авангардного искусства, он перед картинами Кандинского искренне удивлялся: «Начертит, начертит полосы первыми попавшими красками и подпишет, несчастный, - «Москва», «Зима», а то и.«Георгий святой». Зачем все-таки позволяют выставлять?» Когда большевики захватили власть в России, то столкнулись с повсеместным саботажем. Луначарского, когда он приехал в М инистерство народного просвещения принимать дела, не встретил ни один чиновник - только сторожа и курьеры. Вспоминая о том, как крупные культурные фигуры отнеслись к Советской власти, Луначарский писал в 1927 году: «Многие из них кинулись за границу, а другие довольно долго чувствовали себя какими-то рыбами, выброшенными на сушу». Сами большевики предпочли бы иметь дело с тузами реалистического направления. Но те отнюдь не торопились идти большевикам навстречу. Даже «буревестник революции» Горький, еще недавно числивший себя другом Ленина, нападал на них в оппозиционной | л tore «Новая жизнь»: «Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России, - русский на род заплатит за это озерами крови». Как хорошо знал Горький, планы большевиков в отношении куль-I vpi.i были довольно смутными: она должна была стать «пролетарской» и доступной простому народу. Но это - в будущем, а пока надо было срочно организовать охрану дворцов и музеев от возможного разграбления их революционными массами. К этой деятельности большевикам удалось привлечь нескольких видных знатоков-«мирискусников», в первую очередь - Бенуа, нашедшего общий язык с Луначарским, Которого он с некоторой иронией называл Анатолием Златоустом. Луначарский, пробывший наркомом просвещения до 1929 года, сыграл в становлении советской культуры «ленинского» периода же Траординарную роль. Внешне типичный русский интеллигент (мяг кая бородка, неизменное пенсне; он получил докторат Цюрихского университета и в молодые годы подрабатывал в Лувре гидом для русских туристов), после революции Луначарский облачился в воени-
зированный зеленый френч, но не потерял свойственного ему радушия и обезоруживающе искренней любви к покровительству людям искусства, над которой даже его клиенты подсмеивались. Луначарский был довольно образованным и плодовитым журналистом, опубликовавшим с 1905 по 1925 год 122 книги на разнообразные культурные темы общим тиражом в миллион с лишним экземпляров. А главное - он пользовался доверием Ленина, кото-ры и знал, что Луначарский «умеет уговаривать и примирять», надо только держать его под контролем. И хотя Ленин частенько сурово приструнивал своего чересчур уж, по мнению строгого вождя, увлекающегося наркома просвещения, но в то же время пару раз он не принял отставки Луначарского, когда тот, в знак протеста против тех или иных решений Ленина, пытался выйти из большевистского правительства. Но даже этому «благодушному ребенку» (как именовал Луначарского циничный наблюдатель Корней Чуковский) надоело иметь дело с вечно колеблющимся Бенуа и его друзьями-«мирискусниками», которым в типично центристской манере хотелось «и невинность соблюсти, и капитал приобрести»: получить через большевиков доступ к рычагам культурной власти, но управлять при этом втихаря, не беря на себя никакой реальной ответственности. Бенуа, как это ни дно из его дневника 1917-1918 годов, был неприятно поражен тем, что на роли фаворитов при, как он выразился, «царице-Луначарском» внезапно оказались футуристы: поэт Владимир Маяковский и его оруженосец Осип Брик. А удивляться тут было нечему: после недолгого колебания (а оно все-таки имело место, о чем они сами впоследствии старались не вспоминать) русские авангардисты решили пойти на дававшее им уникальный шанс «порулить» открытое и активное сотрудничество с повой властью, а та из чисто прагматических соображений была вынуждена, буквально зажав нос, это сотрудничество принять. Это был классический брак по расчету. И результате в 1918-1919 годах ранее маргинальные авангардисты вдруг стали вездесущи. Не вдаваясь в номенклатурные детали оккупированных «левыми» различного рода бюрократических и художественных структур и институций (они к тому же постоянно видоизменялись, распадались и вновь сливались), можно констати- ровать, что, к примеру, те же Пунин и Лурье после описанной выше встречи с Луначарским заняли руководящие посты в культурных отделах возглавляемого им наркомата просвещения. Автор знаменитого «Черного квадрата», этой иконы абстрактного искусства XX века, высшего достижения созданного им беспредметного «супрематического» движения, невысокий, массивно сколоченный, с лицом, изъеденным давней оспой, Казимир Малевич вместе со своим антагонистом и конкурентом на лидерство в русском авангарде - высоким, худым и внешне неуклюжим конструктивистом Владимиром Татлиным - также занимал разного рода руководящие должности в Петрограде и Москве. Даже столь некогда непригля-нувшийся Луначарскому Кандинский, по контрасту с похожим на польского крестьянина Малевичем и пролетарски выглядевшим в своей кепчонке Татлиным смотревшийся настоящим аристократом, носился с заседания на заседание, активнейшим образом участвуя в тотальной реорганизации дореволюционной школы художественного образования и при этом постоянно ссорясь со своими же коллегам и-авангардистами. Находившуюся в Петрограде старую Академию художеств авангардисты с благословения большевиков упразднили, вместо нее организовав Свободные государственные художественные мастерские - сначала в Петрограде, а затем в Москве и других городах. Их главной задачей стало привлечение широких масс к искусству -предпочтительно авангардному. Никаких вступительных экзаменов или образовательного ценза для зачисления туда не требовалось, студенты сами могли приглашать по своему вкусу руководителя мастерской. Изумленный художник-реалист описывал сложившуюся ситуацию: «В мастерской Татлина вместо мольбертов, палитр, кистей находились наковальни, верстак, слесарный станок и соответствующие инструменты. Там строили композиции из различных материалов: дерева, железа, слюды, соединяя их между собою, не задумываясь над смыслом. Произведения получались нелепые, но смелые». По его же свидетельству, Татлин говорил: «К чему анатомия, зачем перспектива?» Стены Свободной мастерской в Москве (бывшее Строгановское училище) были расписаны лозунгами Малевича: «Ниспровержение старого мира искусств да будет вычерчено на ваших ладонях», «Сожжем Рафаэля». До сожжения Рафаэля дело не дошло, но ценные гипсовые слепки, копируя которые поколения молодых художников учились ремеслу, были по распоряжению Лунина выброшены. Хранившееся в кладовой Академии огромное полоню видного «мирискусника»