Лариса бывала в восторге всякий раз, когда вдруг обнаруживались у них с Милославским какие-либо общие взгляды, одинаковые вкусы.
Началось с того, что однажды Милославский без своей обычной улыбочки, серьезно заговорил о любви.
— Я считаю идиотами тех, кто за всякими общественными делами забывает о личном и, главное, забывает о женщине — украшении нашей жизни. Ведь годы-то идут!.. Мне говорят, любовью займемся тогда, когда гидру контрреволюции уничтожим. А я отвечаю: шалишь! Этак мы еще десять лет будем воевать. А под старость зачем мне любовь? Тогда я и без любви проживу. Любить и наслаждаться жизнью я хочу сейчас. Может, меня сегодня или завтра убьют. Зачем я буду сегодня, когда я не только жив, но и молод, — зачем я буду добровольно надевать на себя монашеские вериги?
Милославский что-то говорил еще: о великом даре природы — о жизни, о роли женщины. Лариса слушала и думала о своем: как она раньше не замечала, что все эти годы, сама того не подозревая, жила не для себя, а для Аркадия. И только сейчас вдруг она это увидела. Ради нее он не сделал ничего. Это она беспокоилась о нем, когда он был в подполье, боялась, чтобы его не нашли, не арестовали. А он в это время занимался своими делами. Приходил к ней лишь тогда, когда позволяли его дела. И всегда — дела, дела. А когда же она? Он-то занят делами. Но она-то почему должна жить в одиночестве? У нее-то годы идут Когда же будет настоящая-то любовь? Сколько же можно ждать?.. Вот и сейчас. Он ранен. Казалось бы, можно это время, пока выздоравливает, побыть с ней, побыть вдвоем? Можно. Так нет. И сейчас круглыми сутками около него люди, и всегда он занят делами. Опять своими делами! Наедине с ним минуты не посидишь. Разве можно так дальше жить? Что же ждать еще?
Обида. Горькая обида сдавила сердце. А Милославский что-то говорил, гладил ее руку. До сознания Ларисы доходили только отдельные фразы о том, что красота и молодость женщине даны не навечно, что годы уходят безвозвратно, что надо спешить… Сердце давило. Слезы не спросясь капали на колени… Над ухом с ласковой вкрадчивостью журчали и журчали слова Милославского. На Ларису не столько действовали слова — в них она мало вслушивалась, — сколько сам голос, нежный, приятный, как музыка.
3
Вечером Белоножкин был в Куликово, где размещался теперь отряд Милославского. Здесь же находился и военно-революционный комитет. Его решено было перевести сюда после устьмосихинского боя, когда Большаков чуть не захватил врасплох все руководящее ядро восстания. Выбор пал на Куликово потому, что село располагалось в самом центре восставшей территории и представляло удобную позицию на случай обороны. Сюда же был переведен лазарет и все хозяйственные службы.
Белоножкин застал Милославского в штабе. Он сидел за большим канцелярским столом и, развалясь, выслушивал стоявших перед ним без шапок мужиков. Защитный суконный френч был ему великоват и топорщился. Увидев Белоножкина и сопровождавшего его сотрудника Главного штаба, Милославский поднялся, вежливо спросил:
— Вы ко мне?
— Да, товарищ Милославский, я к вам.
Милославский махнул рукой на мужиков:
— Выйдите отсюда. Подождите там, в сенях.
— Ничего, ничего, продолжайте, — вступился Белоножкин, — мне не к спеху, я к вам надолго приехал, еще наговоримся.
— Им тоже торопиться некуда. Ходят, обивают пороги — работать не дают.
Когда мужики, подталкивая друг друга и на ходу надевая шапки, вышли, Милославский любезно улыбнулся:
— Слушаю вас.
Белоножкин протянул ему направление Главного штаба. Милославский долго его читал, потом, задумавшись, погладил свои жиденькие волосы.
— Хм… Значит, ко мне комиссаром? — Он уже с еле скрываемой настороженностью посмотрел на Белоножкина. — Сами откуда будете? Здешний? Хм… Командированы из Новониколаевска? В армии служили? Партийный? С девятьсот пятого? Давно. Так. Ну, а обо мне и об отряде вам, наверное, уже рассказали, Я тоже революционер-подпольщик. Родом с Украины, но Февральскую и Октябрьскую революции встретил здесь, в Сибири. Вот коротко все. В общем, съедим пуд соли вместе — лучше узнаем друг друга. — Милославский помолчал, опять испытующе-настороженно поглядел на комиссара. — Я должен предупредить вас, что некоторые тыловые работники не долюбливают меня и обязательно будут говорить вам обо мне плохое… Кто именно? Хотя бы Данилов. Словом, я прошу вас не делать поспешных выводов. Знаете, всегда лучше, когда сам убедишься… В общем, знакомьтесь с обстановкой, a я сегодня с отрядом выступаю на Ребриху. Надо было еще вчера быть там, но я задержался.