Они ввели лошадей в ограду. Их встретил хозяин. Молча принял поводья и повел лошадей под навес, к кормушкам.
Плотников с Даниловым постояли, глядя в сумеречное поднавесье.
— Мою бы лошадь попоить надо бы, — проговорил Данилов, спохватившись.
— Ничего, он попоит. Всю жизнь с лошадьми.
Хозяин вышел из-под навеса.
— Рыжую надо попоить, — сказал он.
— Ну вот, что я тебе говорил! — с торжеством проговорил Плотников. — Попой, попой, Никандрыч.
Колодец был тут же, в ограде, у прясла — одна сторона сруба была на улицу, другая, противоположная — в ограду. Тут же, вдоль прясла долбленое корыто, наполненное водой, наверное, для того, чтоб не рассохлось. Конь припал к воде.
— Все-таки ты не крестьянин, — сказал Плотников, нутром не чувствуешь, когда и что надо твоей лошади. — И громче спросил у хозяина: — Никандрыч, ну, как жизнь-то?
— А чо, паря, радоваться-то? Намедни опять приехали ваши, овса забрали воз.
— Забрали?
— Ага. Как свой, в своем амбаре.
— Надеюсь, заплатили?
Данилов по каким-то еле уловимым ноткам в голосе у Плотникова понял, что вопрос этот рассчитан на него.
— А чо, толку-то, от той платы! Половину заплатили керенками, половину колчаковками. А царских-то не дали…
— Пора уж, Никандрыч, забывать про царские-то. Скоро уж три года как царя нету, а ты все о нем.
— Вот и о нем, паря: при ем ситец был, всяки скобяны железа были, карасин был. Хоть вскладчину, но можно было купить молотягу, крупорушку или тама еще чо. А счас ни чо не купишь.
— Так который год война же идет.
— Она чо, крупорушка-то, стрелят? Пошто ее на войну-то забрали?
— Никто ее не забирал. Ты это прекрасно знаешь. Просто те заводы, которые ее делали, перестали делать. Стали выпускать патроны. Понял?
— Каки там заводы! Крупорушку сделать — никаких заводов не надо. Ну, молотягу делать надо на заводе, это понятно. И железа надо много. А крупорушку любая мастерска может сделать. Не делают. Который год ищу крупорушку К себе в хозяйство и не могу найти… А этот, который с тобой — большой комиссар? — спросил он вдруг про Данилова.
— Он тебе не поможет крупорушку добыть.
— Да я не об этом. Я — вообще хотел спросить.
— A-а. Если вообще, то спроси. Может, ответит.
— Чин-то у него большой?
Они переговаривались о Данилове, будто того здесь и не было.
— Чин у него такой, как у меня. В одном мы с ним чине ходим, — похлопал Плотников Аркадия по плечу.
— Ну, а коль он такой же по чину, как и ты, то чо его опрашивать?
— А ты все-таки не гребуй, спроси, спроси.
— Ну, дак чо, разве уж из антиресу, тогда можно.—
Лошадь напилась, отвернулась от колоды. Хозяин подошел к гостям. — Вот скажи, мил человек, — обратился он к Данилову, провожая взглядом его лошадь, направившуюся к кормушкам. — С какого это чомеру так от делают: человек спокон веку своего хозяйства не важивал, а его таперя поставили всей волостью управлять. Каку фарью он науправлят?
— Это кого же у вас избрали властью-то? — спросил Плотников, слушавший с интересом.
— Троху-Летуна…
— Председателем ревкома или сельского Совета?
— А кто ево знат, как он именуется. Власть — да и все! А он как был ботало коровье, так им и остался. Боталом. — Повернулся к Данилову. — Человек полжизни пролежал на печи. Портянки примерзали к косяку — лень печку истопить. А теперь он меня учит, как надо жить мне. Ты, говорит, Никандрыч, излишки хлеба сдай. Мы тебе справку выдадим об этом. А когда настояща Советска власть придет, ты ей покажешь эту справку, она тебя отблагодарит за это… Это ж надо!.. Можно подумать, я из ума совсем выжил — за каки-то справки хлеб отдавать.
— Но ведь Советской власти помогать надо, — привычно начал Данилов.
— А чего ради я ей помогать-то должон? — удивился Никандрыч. — Что она мне хорошего-то сделала?
Данилов даже чуток растерялся от такой прямоты.
— Чего ради? Да ради хотя бы того, что она наша, рабоче-крестьянская. Она за народ.
— А у нас все власти за народ. Хоть одна власть заявила, что она супротив народа? Не-е, не заявляла. Даже царь — и тот был за народ. И — директория. И — Колчак. Все за народ были. Но это, милый, только на словах. А как до дела коснется… Царь и Колчак парней брали у мужика в солдаты. Убивали их тама. Правда, Советска власть пока парней не мобилизует, так хлеб подавай ей, и все норовят на шармака, на дармовщину — хотят облапошить мужика.
Чувствовалось, что хозяин говорит знакомые, давно обкатанные им слова, уже привычные.