От обильной росы, выпавшей под утро, промокли зипуны, кацавейки, раскисли сшитые из самоделковой кожи обутки. Уже сильно чувствовалось приближение зимы. Партизаны лежали за огородами, вздрагивали, поеживались. Впереди, изогнувшись в сонном оцепенении, распласталось Тюменцево. К рассвету полк обложил село со всех сторон. Федор с Даниловым заканчивали объезд исходных позиций. На песках, за большаковской мельницей, они спешились, подошли к партизанам, присели.
— Заоктябрило, Федор Ефимович, — передергивая от сырости плечами, вполголоса заметил Аким Волчков и добавил, кивнув в сторону села: — Крепко спят, видно, их благородия. Сны рассматривают на пуховых перинах.
— Спать воны горазды, — густым басом ответил Коляда. — Пото в германскую нам и набили сопелку, шо наши благородия, окромя як спать да шампанские пить, ничему другому не навчились.
Он прилег в цепи партизан, ожидавших рассвета.
— Сбегайте кто-нибудь пошукайте комбата.
А Данилов пошел вдоль цепи, всматриваясь в партизан. Две недели он был под неослабевающим впечатлением от встречи с комиссаром Первого полка Плотниковым. Что бы ни делал — думы поворачивались к мужику. Не вообще к мужику, а к тому, о котором говорил Плотников, к тому, у которого много хлеба: за него или все-таки за бедняка поднялись большевики на войну?..
— Аркадий Николаевич, — окликнул его тихонько знакомый бас.
Данилов нагнулся. На бугорке лежал бывший мосихинский священник.
— Здравствуйте, Евгений Осипович. Как вы себя чувствуете… в новой обстановке?
— Слава Богу, Аркадий Николаевич. Роптать на всевышнего грех. На рыбалке, бывало, хуже продрогнешь, а тут ничего, Господь милостив. Только вот «греться» не разрешаете вы. А я не привык так. Сейчас бы бутылочку казенки на брата — ох и весело бы воевали! Ну, коль нельзя, значит нельзя, я понимаю… Я вас окликнул,
Аркадий Николаевич, — закурить случайно у вас не найдется?
— Это можно… отсыпьте полкисета. Только будьте осторожны, чтобы не обнаружить себя.
— Нет. Я уже начал разбираться в военном деле. — Он отсыпал полпригоршни табаку, кисет протянул обратно. — Спаси Бог вас, Аркадий Николаевич. Теперь хоть душу отведем.
— Вы не жалеете, что пошли в партизаны? Дома-то спокойнее.
— Нет, не жалею. Христос говорил: «Всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». Я хочу, чтоб людям польза от меня была. Господь наш муки принимал за людей и нам велел…
— Евгений Осипович, вот скажите мне: вы, человек, умудренный жизненным опытом, человек наблюдательный и, конечно, думающий, вот скажите: как вы считаете, какой мужик нужен Советской власти — бедняк или тот, у которого много хлеба, зажиточный, даже, я бы сказал, богатый? Какой? Как вы считаете?
— На сторону власти — любой власти — лучше если бы перешел богатый мужик. Ну, какой прок от бедняка? Скажите, что с него можно взять? Он при любой власти бедняк. Он никакой власти не нужен, ваш бедняк!
— А почему он бедняк? — спросил Данилов. — Может, потому, что богатенький его эксплуатирует.
— А чего это ради его будут эксплуатировать? — хмыкнул отец Евгений.
— Ради наживы.
— Не нанимайся.
— Нужда заставляет. Рад бы не наниматься, — разводил руками Данилов.
— А почему нужда-то? С чего бы это? У соседа нету, а тут нужда вдруг?
— Ну, вот так получилось. Обеднел человек.
— Это главный вопрос: отчего обеднел? Откуда они берутся, эти бедняки? Вот главное!
Данилов хотел по привычке ответить, что бедные и богатые всегда были, и задача большевиков сегодня — устранить эту разницу, ликвидировать противовес между бедными и богатыми, стереть эту черту… Но это показалось ему до того привычным и банальным, что, конечно, поп об этом давным-давно знает.
— Ну, а вы как считаете, почему? Где социальные корни этого зла?
— А почему вы, Аркадий Николаевич, думаете, что это зло? Бедность в большинстве своем от лени. Да, да. Это — лодыри. В большинстве. Бывает — по болезням. Всю жизнь болеет человек. Таким хилым мать его родила. А бывает — умишка не хватает. Таких очень много— как говорят, ладу дать не может своему хозяйству. Таких очень много. Они тоже в бедности живут. Ни те, ни другие, ни третьи, мне кажется, никакую власть на себе не удержат. Они не опора для власти. Для любой.
— А не может, Евгений Осипович, такого быть, например: в розницу у таких людей сил нет. Соображения, допустим, не хватает. А объединятся и — осилят, заживут, а?
Бывший священник ухмыльнулся.
— Из двух, из трех, да хоть из десяти лодырей, если их сложить, даже одного работящего не получится.