— Иван! — обрадовалась она, увидев брата.
— Ты чего, Поленька, пришла? Случилось что-нибудь? — с тревогой спросил он.
Поля смущенно взяла брата под руку.
— Пойдем в избу.
Партизаны смотрели им вслед.
— А наш начальник штаба что, сродствие какое имеет с ней?
— Брат.
— А… Стало быть, она нараскоряку — муж там, а брат — тут?
В штабе Пелагея сквозь слезы зашептала Ивану:
— Коленьку убили, Ваня… партизаны…
— Знаю, Поленька, знаю. Но ты крепись. Война! — Он гладил сестру по голове, успокаивал. — Что случилось? Ты чего пришла?
— Там, дома, после Василия какие-то ящики остались и винтовки, много винтовок, — успокаиваясь, сказала она. — Заберите.
— Шо там стряслось? — спросил Коляда у Буйлова. — Опять, поди, якой-нибудь набедокурил? Зараз расстреляю подлеца, ниякие заступники не помогуть.
— Нет. Большаков оставил дома винтовки и ящики, видимо, с патронами.
— А вона кто?
— Жена его.
— Большакова?! — Федор поднялся и с любопытством посмотрел на Пелагею. — Васюха! — окликнул он своего связного. — Это вона тебя с Пашкой ховала?
— Она, товарищ командир полка.
Коляда с лукавинкой в глазах покосился на Егорова. Неделю назад он отчитал своего связного за панибратство, и вот подействовало: к месту не к месту стал величать «товарищ командир полка».
К ней подошел Данилов.
— Так вон вы какая, Пелагея Большакова! — сказал он, с интересом рассматривая Полю. — Мне о вас рассказывал Антонов. Ну, здравствуйте, товарищ. — Данилов протянул ей руку. — Спасибо вам от лица Советской власти. Так, говорите, оружие муженек бросил? Заберем. Мы пока не очень богаты, чтобы отказываться от такого добра. Федор Ефимович, распорядись.
Коляда вышел на крыльцо, крикнул вертевшемуся в ограде Чайникову:
— Съездий с хлопцами к дому Большакова, забери винтовки и патроны. — И громко добавил, чтобы все слышали: — Тико вежливо, не по-хамски! Семью не обижать! Башку оторву!..
4
Титов говорил шепотом, торопливо:
— Кунгуров погорел.
— Какой Кунгуров? — не сразу понял Милославский. — A-а, поручик Любимов! Что случилось?
— В Рогозихе к Коляде присоединились казаки из Бийского уезда. Вот они и опознали его. Он пытался ускакать на коне, но свои же разведчики открыли по нему стрельбу. Тяжело ранили. Вчера его привезли в куликовский лазарет.
Милославский сразу понял, чем это грозит ему и Титову.
— Надо принять меры, чтобы он умер прежде, чем с него снимут допрос.
— Я уже об этом позаботился, — сказал Титов.
— Как съезд прошел?
— Плохо. Наших освистали и вышвырнули из зала… Как только Коржаев уедет, вызову тебя на допрос, есть дело. — Титов пошел из камеры. В дверях громко спросил: — Значит, претензий больше нет?
Вечером начальник контрразведки уехал в 7-й полк беседовать с казаками о Любимове. Титов сразу же вызвал к себе в кабинет Милославского.
— Пришли документы на тебя из Барнаула.
Милославский побледнел.
— Какие?
— Выкрали твое личное дело.
— Что же теперь?
И без того Милославский камнем висел на шее у него, а с приходом документов Титов стал себя чувствовать как на горящих углях.
— Ты должен в конце концов устроить мне побег.
— Ты войди в мое положение, Михаил. Не могу я тебе устроить побег.
— Почему? — недружелюбно покосился Милославский.
— Сразу же подозрения падут на меня. Мне и так здесь не доверяют.
— Значит, о своей шкуре заботишься прежде всего?
— Не могу. Понимаешь? Мы же с тобой друзья — ты должен понять. Такое указание есть из Барнаула: не вмешиваться мне в твое дело.
— Не вмешиваться? — со злобой переспросил Милославский, — Когда я был командиром отряда, тогда был нужен, а сейчас «не вмешиваться», сейчас я не нужен, да? Пусть меня расстреляют?
Титов вкрадчиво напомнил:
— А поручик Любимов? Ты что говорил о Любимове?
Да, Милославский понял, что промахнулся. Волчий закон действует не только против других, но и против него.
— Я сейчас не знаю никаких Любимовых.
— А я не знаю никаких милославских! — сузил глаза Титов.
— Хм… Не знаешь? — Милославский поднялся и, опершись о стол руками, склонился к своему бывшему другу. — Зато я знаю поручика Титова. И на первом же допросе у Коржаева расскажу все.
Теперь побледнел Титов.
— Ах, ты вон как!
— А как ты думал? Мне тоже своя шкура дороже твоей. Мне терять уже нечего.