Из кухни высунула голову жена.
— Это уж ни к чему, отец, дочерю приучать к этакому зелью.
— Цыц ты. Я велю. Раз я велю — стало быть, можно.
Настя присела на краешек табурета.
— Вы сюда вот, ко мне рядышком, — подвинулся на лавке гость.
— Нет, спасибо, я здесь. — Она, закрыв глаза, пригубила стакан, сморщилась, замахала рукой и выбежала в кухню.
— Не может она, Лексей Михайлович, вишь, молодая еще, необъезженная…
Через час старик опьянел окончательно, сполз под лавку и захрапел…
Настя сидела на завалинке в ограде и думала о Фильке, который томится где-то в тюрьме, о своей разнесчастной судьбе, о противном мордатом Кирюхе. Губы у нее вздрагивали, она готова была расплакаться.
В сенях скрипнула половица, кто-то вышел во двор — наверное, мать ее ищет. Но шаги тяжелые, не материны. Глянула — перед ней стоит квартирант. Пьяненькие глазки, самодовольная ухмылка. Он грузно сел рядом и бесцеремонно обхватил Настю. Настя изо всей силы толкнула его. От неожиданности он потерял равновесие и повалился на завалинку.
Настя вскочила и, как кошка, приготовилась кинуться на него, выцарапать глаза.
— Вон какая ты, оказывается.
— Да, такая. Сел, так сиди, не лапай.
Петренко удивленно таращил пьяные глаза, потом примирительно улыбнулся.
— Садись, Настенька, я пошутил.
— Нечего мне сидеть.
— Да ну, садись, — попросил он. — Я говорю, что пошутил. Больше не буду. Посидим, поговорим.
Настя недоверчиво посмотрела на посмирневшего вдруг квартиранта, присела. Петренко помолчал, думая с чего бы начать разговор. Спросил:
— У тебя, наверное, жених есть?
— Есть, — сухо ответила Настя.
— Где же он?
— Где… В армии.
— Стало быть, такой же служивый, как и я?
— Нет, не такой.
— Как не такой? — насторожился Петренко. — Он у красных?
— Нет. Но он к незнакомым девкам не лезет.
Петренко долго еще о чем-то говорил, но Настя его не слушала. Наконец он выдохся, замолчал. Настя хотела уже идти ложиться спать, но в это время за плетнем послышались чьи-то осторожные шаги. Петренко поднял голову, вопросительно глянул на Настю. Та неопределенно пожала плечами. Петренко встал, заглянул через плетень. К воротам, согнувшись, кралась черная фигура с котелком, из которого торчал черенок кисти (это сразу заметил Петренко). «Большевик, — мелькнула у него догадка, — листовки расклеивает, сволочь». Он протянул руку к бедру, но тут же вспомнил, что кобуру с наганом оставил в избе. Бежать за ним было некогда. «Все равно не уйдет!» От восторга у него сперло дыхание — такой возможности отличиться больше не предоставится! Не раздумывая Петренко прыгнул через плетень. От удара его каблуков о землю фигура вздрогнула, резко обернулась.
— Стой, сволочь! Руки вверх! — скомандовал Петренко, и в то же мгновение на его голову обрушился увесистый лагун. В глазах что-то сверкнуло и… очнулся он под плетнем, мокрый. Настя своим платком вытирала ему волосы, лицо, шею. Петренко сел.
— Где он?
— Кто? — шепотом спросила Настя.
— Да этот, большевик с листовками.
Настя растерянно захлопала глазами.
— А я не знаю, — пролепетала она, — я никого не видела, никакого большевика.
Петренко вскочил, побежал в избу, впотьмах набросил через плечо шашку, схватил винтовку. «Догнать, разыскать», — колотилась мысль, и он быстро, как по учебной тревоге, заседлал коня. А через пятнадцать минут Петренко стоял в комнате Ширпака, и Зырянов в который уже раз принимался рассматривать огромную шишку на голове у Петренко.
— Мда-а… — всякий раз произносил он.
— Удар был нанесен деревянным предметом, Федор Степанович, — говорил Ширпак, заглядывая через плечо Зырянова. — Видишь, кожа, не рассечена.
— Вижу, — коротко бросал начальник контрразведки. — Как же ты, Петренко, упустил его?
— Понимаете, господин начальник, нога у меня подвернулась, когда я прыгнул. Не нога бы, он от меня не ушел, — оправдывался Петренко
4
Едва Кирюха Хворостов задворками прибежал домой, как по селу поднялся шум; из конца в конец скакали верховые, подняли они и ночевавших у Хворостовых двух солдат. Потом откуда-то вернулся отец. Кирюха настороженно прислушивался, о чем разговор.
— Большевики листовки расклеивают, — сообщил отец. — У Юдина постоялец чуть не поймал одного — хотел на ворота листовку наклеить.
Кирюху чуть не подбросило с лежанки: это же никакой не большевик, это он, Кирюшка, хотел вымазать Насте Юдиной ворота дегтем в отместку за сватов… Кирюха чуть было не выскочил из горенки и не сказал об этом отцу, но вовремя одумался: напоминать старику о неслыханно оскорбительном сватовстве было нельзя — только вчера отец обломал об него черенок граблей. А к тому же может здорово влететь от каменского начальника за то, что ударил лагуном солдата…