До утра по селу несся надрывистый собачий лай, слышались крики и причитания баб. Взбешенный начальник контрразведки метался по комнате Ширпака. Обыски дали пять написанных полуграмотными каракулями большевистских листовок, найденных в притонах и дворах, — ясно, что они только что были подброшены и хозяева к ним никакого отношения не имели. Но главная беда — мобилизация явно сорвана: в селе оказалось всего-навсего шесть рекрутов.
Утром все село согнали на площадь. Зырянов, бледный, со сжатыми в тонкий росчерк губами, вышел на крыльцо волостной управы. Ненавидящим взглядом окинул толпу.
— Снять шапки, когда перед вами офицер! — заорал он вдруг.
Торопливо обнажились разномастные головы.
— Саботаж? Полсела перевешаю!.. У меня власти хватит. Я вам покажу! По гроб будете помнить поручика Зырянова.
Мужики стояли покорно, втянув головы в плечи. Опять начинается… Чей сегодня черед болтаться на перекладине?
— Фельдфебель! — позвал Зырянов. — Выводи!
Из каталажки, набитой битком, стали выводить арестованных. Тут были отцы сбежавших рекрутов и те пятеро, у которых найдены листовки.
К Зырянову их подводили по одному.
Он коротко спрашивал:
— Где сын?
— В город уехал.
— Двадцать плетей!
Тут же посреди площади было расставлено несколько скамей, на них и пороли.
— Где сын? — сквозь стон и крик слышался голос Зырянова.
Женщина снизу вверх жалобно смотрела на начальника.
— Нету, батюшка, сына-то.
— Двадцать пять плетей!
— За что, милай, — голосила женщина. Но ее подхватили под руки и поволокли. — Сыночка-то нет, убитый он. За что же меня-то?..
Но разбираться было некому. На площадь ударами кнута опускались выкрикиваемые в ярости слова:
— Двадцать пять!
— Двадцать пять!
— Где взял листовку?
— Нигде не брал…
— Двадцать пять!
— У этого морда бандитская. Тридцать ему! Я вас отучу большевиков слушать!..
К обеду два разъезда из трех, посланных Зыряновым для поиска Данилова, пригнали десяток рекрутов, прятавшихся на пашнях. Потом прискакал солдат из третьего разъезда. Он подлетел к поручику с дико вытаращенными глазами, доложил:
— Так что, господин начальник, по макаровской дороге встретили двух бандитов. Они начали стрельбу, и вот Никанора в грудь убило.
— Какого Никанора? — нахмурился Зырянов.
— Тимофеева Никанора, земляка мово.
— Где они, эти бандиты?
— Так что там, господин начальник!
— Где там?
— Где их застали, господин начальник. Мы их окружили.
Присутствующий здесь Ширпак спросил:
— Какие они из себя, эти двое?
— Они близко нас не подпустили. А издаля видно, что один высокий, а другой низенький. Этот, который низенький, поднялся, что-то кричал нам. А мы по нему огонь открыли залпом. Тогда он взял два пистоля и зачал по нам стрелять. Мы было спешились, хотели развернутым фронтом наступление вести, да где там! Они из трех стволов садят, от земли подняться нельзя. У энтого, который пониже, в одной руке кольт, в другой наган. Лихой, сатана. Он и положил Никанора… Проводника нашего из местных, Кирилла Хворостова, тоже задело пулей, ухо оторвало… Унтер прислал меня за подмогой.
У Ширпака выступил пот на носу.
— Это он, — уверенно сказал Ширпак.
— Фельдфебель! — крикнул Зырянов. — Бери десяток солдат, скачи туда, взять живыми.
— Слушаюсь.
5
— Остальным всем по двадцать пять плетей! — приказал Зырянов своим подручным и пошел с площади.
В нем все клокотало. В груди жгло и сушило. Нужна была разрядка. Поэтому в доме Ширпака нетерпеливо бросил Виктору Михайловичу:
— Водки!
И пока готовили закуску, одну за другой выпили несколько рюмок крепкой домашней настойки. Ширпаку было знакомо это состояние друга. Некоторое время он теперь будет пить молча, методично опорожняя рюмки. Потом начнет бить посуду, кричать. А когда обмякнет, перекипит, станет требовать женщин. После этого ширпаковский друг становится не страшным.
Этой третьей стадии и ждал сейчас Ширпак. Сам он пил далеко не каждую рюмку, а Зырянову все подсовывал и подсовывал графин — ему хотелось побыстрее перескочить через вторую, самую буйную стадию опьянения друга. Зырянов пил и время от времени ударял кулаком о стол, рычал все озлобленней и яростней: