В дальнем углу двора, повернувшись к Василию спиной, рубил хворост Яков. Василий смотрел на брата и думал, насколько широка стала между ними межа за последние три дня. Три дня гуляет он дома, и три дня они с братом скандалят. Вчера скандал был особенно большой. Он сейчас с трудом вспоминал, что кто-то из них первым кинулся с ножом, их разнимали, потом Якова куда-то увели, а Василия долго уговаривали. Оба были очень пьяны.
Напрягая память, Василий начал постепенно припоминать, что ссора началась, кажется, из-за того, что Яшка обозвал Верховного правителя недоноском… Правильно, из-за этого. Снова начала закипать злоба.
Яков воткнул в чурбак топор и направился к сеням, насупленный. Только недавно, утром, он молча выслушивал выговор отца, и теперь ему не хотелось снова задирать брата. Но, увидев чистое, не по-мужицки холеное лицо Василия, самодовольную позу его, не утерпел.
— Что, поди, отвык от такой картины, — кивнул он на приземистые избы села, — в городе лучше жить.
— Отвык не отвык, а жить в этой дыре не собираюсь. Мне и в городе хорошо.
— Едва ли тебе придется долго в городе жить, — сказал Яков и с ухмылкой добавил — Вытряхнут вас большевики оттуда и… по миру пустят вместе с вашим адмиралом.
Василий еле сдерживал себя.
— За такие слова знаешь куда тебя следует?.. И достукаешься, свернут голову.
— Всем не посворачивают.
— Ты за всех не беспокойся, о своей голове думай.
— То-то вы, умники, и прохлопали войну с германцем! Видно, больше за свою шкуру беспокоились.
Штабс-капитан взбеленился.
— Ты!.. — Он, не находя слов, в бешенстве только зевал ртом и вращал выпученными глазами. Что угодно, но только не это, только не обвинение в трусости мог стерпеть Василий Андреевич. — Ты!.. Да как ты смеешь?.. Что, я этот крест дома на печи получил? — И он бил себя по груди, не замечая, что френча с офицерским георгиевским крестом на нем нет.
— Я говорю не о тебе, а вообще о вашей шайке. Понабьют вам сопатки. Куда бежать будете?
Василий заорал на брата, как на солдата:
— Кто набьет!? Твои шаромыжники, голодранцы?! — Он поднес кулак к лицу Якова. — Вот мы их как скрутим, перевешаем половину!.. И ты, сволочь, с ними… и тебя повесим. — Он замахнулся было на брата, но тот опередил и ударил его в лицо.
— Застрелю!.. Шантрапа! — кричал Василий, хватаясь за задний карман. Но пуговица не расстегивалась.
Яков налетел снова и ударил брата в лицо, тот качнулся, но устоял. Из сеней выскочила перепуганная Анна, жена Якова.
— Яша, Яшенька!.. Да что же это такое?
В руке Василия блеснул никелированный офицерский браунинг. Анна встала между братьями, заслоняя собой сопевшего в ярости мужа. Выскочил сам Андрей Матвеевич.
— О господи, да что вы делаете? Ведь братья родные… Васенька, плюнь ты на него, не связывайся ты с ним, — обнимая сына, уговаривал старик. — Ведь люди смотрят, а вы…
Анна, толкая в спину уже слабо упиравшегося мужа, выпроваживала его из ограды.
К обеду отец заложил пару рысаков, купленных в прошлом году на винокуровском заводе, повез сына в Камень.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Хотя и заверял штабс-капитан Большаков своих близких, что положение Верховного правителя прочно, как никогда, на самом же деле армия разваливалась, расползалась по швам, как зипун, сшитый прелыми нитками.
В Камне колчаковские власти, набив до отказа все три городские тюрьмы дезертирами, вынуждены были открыть дополнительную в бывшем доме купца Лаптева. В одной из камер этой тюрьмы весной 1919 года сидели двадцать два дезертира. В большинстве это была молодежь. Сидели здесь и два тюменцевских парня: Васька Егоров и Пашка Малогин, которых штабс-капитан Большаков обещал привезти в родное село и повесить на глазах у односельчан. Но друзья не знали об уготованной им судьбе, поэтому были уверены, что их под конвоем отправят обратно в часть.
По утрам в тюрьме для разминки устраивали борьбу: все обитатели камеры залезали на нары, высвобождая крохотный «пятачок» в центре помещения, на нем и сходились по очереди, пробовали силу и ловкость. Признанным силачом камеры был рослый плечистый хохол Федор Коляда, сидевший за дезертирство из армии и неоднократные побеги из тюрем. Парень был смекалистым и отчаянным. С первого же дня он понравился всей камере.