— Не надо зевать, — намекая на майский чехословацкий переворот, сказал Аркадий.
Старик не понял.
— Я говорю, Советская власть так не поступала, надо было беречь ее.
— Хрен редьки не слаще, — махнул тот рукой. — И совдепчики, к примеру, хлеб у меня тоже брали.
— Под метелку подчищали?
— Тоже под метелку. Проку мало от той власти. Она пролетарьятова была, а не наша, власть-то. Нам надо свою, мужицкую, чтоб все к нам с поклоном шли.
— С поклоном? — с нескрываемой издевкой переспросил Аркадий. — Для этого надо силу иметь. А откуда у тебя сила? Ты, как крот, копаешься в земле. Кроме этой земли, ничего и видеть не хочешь. А, как говорят, слепой зрячему не поводырь.
— Это кто же, к примеру, зрячий-то?
— Хотя бы тот же самый пролетариат.
— Стало быть, пролетарьят должон меня вести, как слепого, за руку? — настороженно покосился старик на своего попутчика.
— Стало быть, так, если сам не умеешь дорогу выбрать.
— Вот оно что… — И вдруг с холодноватым прищуром спросил — А ты, парень, не из большевиков?
— Какая разница?
— А разница есть. Ежели, к примеру, большевик, то шибко смел.
— А ежели, к примеру, нет? — в тон ему спросил Аркадий.
— А ежели нет, то не по годам умен.
— Тут большого ума не надо, чтобы разглядеть, с кем крестьянину по пути, — продолжал Данилов. — Скажи, борода, тебя при Советской власти кто-нибудь хоть раз плетью ударил?
— Ну? — выжидал старик, не зная, куда клонит его попутчик.
— Чего «ну»? Ударил?
— Зачем же напраслину говорить.
— Вот видишь!
— А меня, к примеру, и сейчас никто не бьет.
— И в селе никого не пороли?
— Как не пороли. Пороли.
— А за что?
— Ну, к примеру, за хлеб.
— За чей?
— Знамо, не за чужой.
— Ну и как мужикам это — нравится?
— У меня об них голова не болит.
— Зря.
— Пошто?
— Говорят: не плачь битый, а плачь небитый.
Старик задумался. Потом хмыкнул:
— Хм… Ишь ты… Востер. Не иначе, в совдепе наборзел. — Дед уже с нескрываемым любопытством смотрел на Аркадия.
Данилов словно не расслышал этого замечания, продолжал:
— Еще разика два-три потрясут у вас зерно…
— Чего трясти! — возмущенно перебил старик. — И так, тебе говорю, под метелку амбар подмели.
Аркадий улыбнулся, подмигнул:
— Кроме амбара, есть еще места. Думаешь, так они тебе и поверили, что ты все зерно в амбаре хранишь? Шиш, дядя. — И заметил, как испуганно блеснули глаза у старика. «Не одну, наверное, яму зарыл за баней». Продолжал вбивать клин в душу старика — Ямы разыщут, выгребут, самому плетей ввалят, а потом вдобавок сына в солдаты заберут.
Старика словно подменили — куда делась его самоуверенная осанка, хитроватый, «себе на уме», прищур зорких глаз.
— Думаешь, я, мол, самый хитрый, всех обведу вокруг пальца, так?.. Сын-то есть призывного возраста?
— С первого года. Ему вроде рановато…
— Ничего, как раз подоспел… Ну спасибо, дядя, что подвез, тут я пешком дойду.
— Они подъезжали к бору, Аркадий спрыгнул с брички, зашагал рядом.
— Так что не дождешься, борода, чтоб к тебе с поклоном шли. Одна у тебя дорога — к рабочему. Вот так. Не смотри на меня разинувши рот.
— Аркадий засмеялся.
— И еще: если голова на плечах, то, пока не поздно, прячь хорошенько хлеб и… сына. До свиданья.
— Аркадий отстал от брички и свернул в бор, а старик так и поехал с ошалелыми глазами.
3
Андрей Полушин был в дозоре. Он первым увидел пробиравшегося колком Данилова. Не выходя из укрытия, как учил Тищенко, пропустил Аркадия, а сам настороженно смотрел, не идет ли кто по его следам.
Красное солнце висело над верхушками сосен. В открытую дверь землянки косые лучи проникали даже в самый темный угол нар. На них, прикрыв глаза рукой, лежал Петр Дочкин. Думы одолевали мужика. Он старше всех, у него больше и забот. Он не Матвей Субачев, который встал, подпоясался и пошел. У Дочкина семья. Сколько же можно мотаться по этим землянкам? Он не сомневался в том, что Советская власть победит. Но лежать и ждать, как они ждали всю зиму, проку мало. Правда, с приходом Данилова появилась цель, что-то начали помаленьку делать. И все равно этого, видимо, недостаточно.