Василий пряча под подол домотканой рубахи исполосованные дратвой руки, вошел в горницу. Первое, что бросилось в глаза, — это стол в переднем углу под образами, заставленный чашками, и зеленая бутылка посредине.
— Садись на лавку. К столу, к столу садись. Я седни в благодарность за твою работу надумал тебя угостить. Хорошие ты сапоги мастеришь, паря. Где это так обучался? А я брал тебя летом и думал, поработает паренек за один харч — ныне ведь и прокормиться-то трудов стоит! — а опосля, думаю, ежели будет из него толк, положу ему хорошую плату за усердие. На вот тебе сотняжку за твою работу. — И он протянул все еще стоявшему Василию красную «колчаковку».
Василий опешил. Куда-то вдруг делись обида и злость на прижимистого хозяина.
Василий взял деньги, повертел непривычно хрустящую бумажку и сунул ее в карман.
— Садись, паря, за стол, выпьем ради Ильина дня. Сегодня все гуляют.
Василий несмело присел на краешек широкой лавки. Хозяин налил стакан самогонки.
— На, пей.
Василий, уже два месяца не бравший в рот хмельного, с удовольствием потянул обжигающую горло жидкость.
— Закуси-ка, Вася. Это для нас с тобой сготовили.
Сам он выпил полстаканчика и, достав кусочек мяса, долго, задумчиво жевал его. Василий выпил еще стакан и с жадностью накинулся на еду.
С улицы послышался шум, топот бегущих людей. Василий повернулся к окну.
— Ничего, паря, должно, пьяные дерутся, — поспешно сказал Комаревцев и налил Василию еще стакан. — Пей.
У Василия уже кружилась голова. Все вдруг стало обычным: и плата, и то, что он сидит вот с хозяином за одним столом. «А почему бы не сидеть, — думал Егоров, — разве я не такой же человек, как и он?» Но тут же закралось подозрение: чего это ради кержак вдруг стал такой добрый! Это неспроста. Снова сердце кольнула неприязнь к этому жадному старику. Сто рублей ни с того ни с сего он не выбросит. Василий посмотрел на масленый расчес, в плутоватые бусинки глаз хозяина и вспомнил, как часто поступали тюменцевские старожилы с работниками. Продержат его год, а когда время подходит к расчету, спаивают, увозят на пашню и убивают. Василий резко отодвинул стакан с самогоном, встал.
— Ты чего, Вася? Пей, закусывай.
— Спасибо на угощеньи, — твердо сказал Василий, — мне хватит. Я ведь не пью.
— А… Ну смотри, смотри. Тогда иди отдыхать, поспи денек. Сегодня праздник, отдохни.
Спать Василий не стал, а вышел за калитку. Вышел и удивился: в селе было необычное оживление. Это не праздничная суета. В селе что-то творилось. Пробегавший мимо паренек крикнул:
— Ты чего стоишь, на площадь не идешь?
— А что там?
— Митинг. Власть выбирают новую.
Василий побежал следом. На площади народу, было много, чуть ли не все село. С высокого крыльца сельской управы говорил лобастый человек. Он показался Василию чем-то знакомым: «Где я его видел? В Тюменцево разве к нам приезжал?» Василий стал пробираться ближе. У самого крыльца остановился, задрав голову на говорившего. Вдруг его кто-то сильно толкнул в плечо.
— Васька?..
Егоров обернулся. Перед ним стоял Филька Кочетов и широко, во весь рот улыбался. На голос Фильки обернулись стоявшие кругом мужики, покосился и оратор.
— Ты как сюда попал? — громко спросил Филька.
На него зашикали.
— Да я здесь живу в работниках у Комаревцева, — полушепотом ответил Василий. — Что тут такое?
— Пойдем в сторонку.
Они выбрались к пожарным сараям, примыкавшим к управе. И Филька, захлебываясь, начал рассказывать о подпольной организаций, о том, как подпольщики — в том числе и он — поднял восстание в Мосихе и что теперь Колчаку крышка.
После выступления Данилова на крыльцо взошел крестьянин с лукавыми морщинками около глаз. Старик повернулся не к толпе, а к Данилову.
— Я тебя, паря, признал доразу, — улыбнулся он.
— Громче! — закричали из толпы.
— Что там такое?
— Ты говори нам! Чега шепчешь…
Старик повернулся к площади.
— Мужики! Помните, на пасху я вам говорил, чтобы сынов прятали от солдатчины и хлеб? Помните, я говорил, что верный человек переказывал?
Кто-то крикнул нетерпеливо:
— Помним… Ну и что?
— Так вот это он, этот товарищ из совдепа, переказывал мне. Я его подвозил попутно от Ярков.
— Дед повернулся к Данилову.
— Спасибо тебе, дорогой товарищ, от всего обчества. Низко тебе кланяемся.
— Морщинки у глаз старика расправились. Он посмотрел Данилову прямо в глаза и низко, в пояс, поклонился.
— Правильно, Матвеич, за всех кланяйся. Такому человеку не грех поклониться.