Ой — Филя! Это ты? — воскликнула Настя. — А я тебя заждалась. Домой идти собралась, а одна боюсь.
Филька не ответил. Так же стоял, помахивая плетью. Милославский, видимо, догадался, что мешает ему.
— Может быть, она не придет? — спросил он у Насти.
— Нет, обязательно должна прийти, — ответила Настя, тоже вставая. — Вы подождите еще. Ну а я пойду. — Настя спустилась с крыльца, подошла к насупленному Фильке.
— Пойдем. Что надулся, как индюк? — Она тихо засмеялась.
Когда отошли немного, Филька не вытерпел:
— Чего он тут околачивается?
— Кто?
— Да этот… сморчок.
— Милославский? А тебе разве не все равно?
— Смотри. Еще тебя увижу с ним, берегись.
— Да ты что?
— Ничего, а чтоб больше я не видел. Поняла?
Настя засмеялась, растроганно прижалась к Филькиному плечу.
— Дурачок. Он на перевязку пришел к Ларисе Федоровне.
— Знаем мы эти перевязки. Вот я скажу Данилову, он ему сделает… перевязку…
— Чудак. Он такой хороший, культурный. Все время говорит нам о книжках, стишки рассказывает. Ты, Филя, мне хоть бы один стишок рассказал когда-нибудь.
Филька пробурчал:
— Некогда мне стишками заниматься, воевать надо. Что мы, в бирюльки собрались играть! Стишки!.. Ты выбрось это из головы.
Настя присмирела. Шла молча, сердилась на Фильку. Вот почему-то, когда Милославский придет в околоток, сразу всем бывает весело. Почему бы Фильке не быть таким.
А Филька продолжал о своем. Любил он перед Настей похвастать.
— Данилов говорит, завтра наступать будем на Шелаболиху. Меня берут с собой. Там я непременно коня себе добуду… Ты сегодня не ходила на площадь? Что было! Избирали этот… как его… революционный… нет не так. Военный революционный комитет.
— А что это такое?
— Это такое, которому будут подчиняться все. Не только люди, но и все командиры, все отряды. А председателем выбрали Данилова. Ох он и голова! Это он все придумал… — И ни с того ни с сего вдруг спросил — Ты, Настя если меня завтра убьют, будешь плакать?
Настя опешила.
— Дурак. Чего ты мелешь? — Она даже отшатнулась. — Такое сгородит…
До самого Настиного дома шли молча. Настя искоса посматривала на Фильку. Тот сопел. Около дома сразу же стал прощаться. Настя задержала его.
— Посиди.
— Некогда мне рассиживаться. Надо идти в штаб, там дела важные решаются, а я тут прохлаждаюсь.
— Пойдем в избу, поужинаем — ты же не ел, поди?
У Фильки, как всегда, быстро сменилось настроение.
— В избу? Что ты! А отец?
— Ничего, пойдем. Он теперь на Хворостовых глядеть не может.
Филька нерешительно ступил за калитку. В избе Леонтьич встретил гостя широкой улыбкой.
— A-а, Филипп! Заходи, гостем будешь.
Филька, ожидавший обычного крикливого разноса старика, его попреков Филькиной непутевостью, бездомовностью и голодранством, был обрадованно удивлен таким неожиданно радушным приемом.
А Леонтьич восторгался:
— Во какой стал молодец, прямо герой. Ты еще тогда, когда в Камню мы с тобой виделись, героем был, говорил, скоро, мол, мы им рога скрутим. Правда твоя, скрутили мы им. — Старик восторженно топтался вокруг неожиданного гостя. — А я ить, Филипп, тогда тоже не с пустыми руками приехал из города, листовку захватил. Думаю, вот обрадуются ребята, которые против той власти были навостренные. Привез и сразу же Андрею Боркову, покойничку, царство ему небесное. Говорю, передай кому следует. А посля ктой-то донес об этой проклятой листовке, нас с Андрюхой и заграбастал Зырянов — будь он трижды проклят. Но на допросе мы с Андреем стойко держались, как настоящие леворюционеры. Он, правда, слабоват был — больной человек, что с него возьмешь. А я — ни в какую. Плетями Нас пороли — молчим. Зырянов с Ширпаком аж позеленели от злости.
Старик долго еще распространялся за столом о своем героизме, до тех пор, пока окончательно осмелевшему Фильке уже не надоело слушать его. Сославшись на то, что его ждут в штабе (не где-нибудь, а именно в штабе!), Филька распрощался, поблагодарил за ужин и вышел на улицу. Настя пошла его проводить и провожала ровно до… вторых петухов.
Когда небо сильно посерело, Филька направился к штабу, где он обычно ночевал на лавке. К его удивлению, в окнах земской управы все еще горел свет.