— Но ради важного дела, — продолжал Василий Кузьмич, — Гайдар как будто забывал о рыбной ловле и природе. Помню, он отказался от рыбалки, сказав, что будет разговаривать по телефону с женой, которая позвонит ему из Москвы; в другой раз остался сочинять, и мы опять ушли без него.
Свои произведения он, можно сказать, «вышагивал» по дорожкам сада, что-то мурлыча себе под нос.
Спросит, бывало, Паустовский:
«Что сочинил, Аркадий? Прочитай».
«Прочитаю, — отвечает, — когда кончу». — И опять ходил по дорожкам.
Нередко читал вслух свои вещи.
«Отлично получилось!» — воскликнул однажды Фраерман.
«Выходит, недаром я долго топтался около каждого слова», — ответил Аркадий Петрович.
Работал Гайдар и в своей комнате, в бане, нередко приходил в комнату Паустовского, в жаркие дни пропадал в беседке. Несколько раз я ночевал в комнате Паустовского. Я учил уроки, а он, по обыкновению, читал. К ночи Паустовский говорил:
«Ты, Вася, кончил?»
«Да».
«Теперь я поработаю. А тебе свет не помешает?»
«Нет, ничего…»
Засыпая, я видел, как Константин Георгиевич писал при свечке обыкновенной ученической ручкой. Писал он быстро и откладывал в сторону стандартные листы нелинованной бумаги. Работал он до двух-трех часов ночи. В это время много курил, часто гасил папиросы недокуренными, и к утру у него была полная пепельница окурков. Ложился Константин Георгиевич поздно, вставал он вместе со всеми и был, как обычно, свежим и бодрым.
Собираясь вместе, писатели вспоминали подслушанные в народе выражения и обороты речи, рассказывали всякие истории, и я, очарованный, с упоением слушал их.
Я все больше сознавал, что судьба свела меня с людьми особенными, необыкновенными. Думалось иной раз: «Побыть с ними несколько лет — все равно что университет окончить».
Позже я узнал, что в доме Пожалостина Гайдар написал «Судьбу барабанщика», ряд рассказов, начал работать над «Тимуром и его командой». Паустовский написал здесь много книг: повести «Колхида», «Исаак Левитан» и пьесу о Лермонтове, рассказы; Фраерман — наполненную поэзией «Дикую собаку Динго, или Повесть о первой любви».
К писателям нередко приезжали из Москвы друзья и знакомые. Чаще других бывали Василий Гроссман, Андрей Платонов, Александр Роскин. Всеволоду Пудовкину Паустовский читал в беседке «Поручика Лермонтова»…
Уже в то время газеты и радио сообщали о бесновавшихся фашистах, и, как в песне поется, в воздухе пахло грозой. После одного такого известия Гайдар произнес:
«Надо бы весь земной шар вычистить, вымыть, просушить на солнце и устроить расчудесную жизнь!»
Запомнились мне слова Гайдара и сам он, веселый, смелый и сильный…
И вот она грянула, война! Я был призван в армию и всю войну пробыл на Дальнем Востоке. Весть о героической гибели Гайдара нанесла мне глубокую рану…
— На добрую память о себе перед войной посадил Гайдар в саду Пожалостина яблоньку. А сейчас она плоды приносит, — грустно проговорила Агриппина Ивановна. — А ведь ты, Василий, и после службы в армии с Паустовским встречался…
— В 1947 году я вернулся домой после демобилизации. Мне сказали, что Паустовский и Фраерман опять приехали в Солотчу и остановились в доме Пожалостина. Я пошел к ним. Константин Георгиевич к тому времени из баньки перешел в дом и жил внизу. Он много расспрашивал меня о военной службе и посочувствовал моему горю: на фронте погибли два моих старших брата. Вспомнили о Гайдаре…
В 1948 году, когда я работал председателем Ласковского сельского Совета и присутствовал на комсомольском собрании в клубе, дверь открылась и в ней показался Паустовский. С ним была жена. Собрание уже заканчивалось, и я поспешил к ним. Паустовские переночевали у меня, а рано утром отправились на рыбалку. Вернулись они с редким уловом: Константин Георгиевич поймал щуку чуть ли не с полпуда весом! Ловили они в Черном озере, и щука на вид была черная.
В следующее лето Паустовский и Фраерман приехали к нам в Ласково на легковой автомашине и рыбачили на Ласковском озере.
В 1952 году я еще раз встретился с Паустовским. Тогда я работал председателем Солотчинского поселкового Совета. Выдалось свободное время, и пошел в дом Пожалостина к Паустовскому. Константин Георгиевич был болен и лежал в постели. Он не мог поехать в Москву на какое-то важное заседание, и это огорчало его. Мне он подарил книжку «Летние дни» с дарственной надписью.