«После некоторого смущения и неловкости — описывает Чехов — „женихи“ молча и сурово разглядывают женщин. Каждый выбирает, относится „по-человечеству“ и к некрасоте, и к старости, и к арестантскому виду; хочет угадать по лицам, какая из них хорошая хозяйка? Вот какая-нибудь молодая или пожилая „показалась“ ему, садится рядом и заводит с ней душевный разговор. Он отвечает, что есть, есть у него самовар, и лошадь, и телка по второму году есть, и дом тесом крыт. Когда оба чувствуют, что дело уже кончено, она решается задать вопрос:
— А обижать вы меня не будете?
Разговор кончается. Женщина приписывается к такому-то поселенцу туда-то — и гражданский брак совершен».
Через семь лет после Чехова на ту же тему читаем у Дорошевича (стр. 357):
«Поселенцы, так называемые „женихи“, все пороги в канцелярии обили.
— Ваше высокоблагородие, явите начальницкую милость, дайте сожительницу!
— Это, брат, прежде было, что баб давали. Теперь только дозволяют брать… Да зачем она тебе? Ты пьяница, игрок!
— Помил-те, ваше благородие — для домообзаводства!..»
Каторжных работ для женщин, как уже сказано, на острове нет. Правда, иногда они моют полы в канцеляриях, работают на огородах, шьют мешки, но тяжелых принудительных работ нет и, вероятно, добавляет Чехов, никогда не будет. Каторжанок тюрьма совершенно уступила колонии, пользуясь, как прикрышкой от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, статьей 345 «Устава о ссыльных». Статья разрешает незамужним «пропитываться услугою в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж». В казенных ведомостях такая жизнь под одной крышей с поселенцем отмечается, как совместное устройство хозяйства или «совместное домообзаводство»; их называют «свободной семьей».
«Можно сказать, подытоживает Чехов, что за исключением небольшого числа привилегированных, все каторжанки поступают в сожительницы».
Одна из женщин (вроде «хорошенькой Шаповаловой», описанной Дорошевичем) не захотела идти в сожительницы и заявила, что она пришла на каторгу, чтобы работать, а не для чего-нибудь другого. Ее слова, будто бы, привели всех в недоумение. Да еще вспоминают баронессу Геймбрук, осужденную за поджог, описанную Чеховым и Дорошевичем. Пробовали чиновники взять ее в «прислуги». Но при первом ласковом жесте она отскакивала в сторону:
— Вы, говорит, можете заставлять меня работать, но этого заставлять вы меня не можете.
А насильно отдать ее в сожительство — все-таки баронесса — неудобно как-то. Ее моральным страданиям на каторге Дорошевич уделил едва ли не самые трогательные страницы (455–464). А эту «хорошенькую Шаповалову», прежде, в годы Чехова, взял бы кто-нибудь из холостых служащих в горничные и платил бы за нее в казну по три рубля в месяц. Теперь, в годы Дорошевича — в 1897 — это уже запрещено.
На вопрос, как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечали Чехову: «Хорошо живем». Некоторые говорили ему, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои и попреки куском хлеба, а здесь, на каторге, они впервые увидели свет. «Слава Богу, живу теперь с хорошим человеком. Он меня жалеет».
— Мужик сам и пашет, и стряпает, и корову доит, и белье починяет, — говорил Чехову барон Корф: — Посмотрите, как он наряжает ее. Женщина у ссыльных в почете.
— Что, впрочем, не мешает ей ходить с синяками, — прибавил от себя генерал Кононович, присутствовавший при разговоре. И действительно: в другой главе у Чехова (стр. 374)в графе «Травматические повреждения» за 1889 год записаны четыре случая, когда в лазарет были доставлены ссыльнокаторжные женщины, избитые своими сожителями.
«Все же — поясняет Чехов — поселенец „учит“ свою сожительницу с опаской, так как сила на ее стороне. Она, как незаконная, может во всякое время уйти к другому. Но кроме „опаски“ — добавляет Чехов — не чужда таким семьям и любовь в самом ее чистом и привлекательном виде (стр. 258). Конечно, с хорошими и заурядными семьями вперемешку встречается и тот разряд свободных семей, которому отчасти обязан такой дурной репутацией ссылочный „женский вопрос“. В первую же минуту эти семьи отталкивают своей искусственностью и фальшью и дают почувствовать, что тут в атмосфере, испорченной тюрьмой и неволей, семья уже давно сгнила. Много мужчин и женщин живут вместе, потому что так надо, что такова традиция в колонии, хотя никто не принуждал их к этому.