«В одно июньское утро (1929 г.)… Петрашко рассказал мне подробно об обширном заговоре среди каэров… Заговор охватывал весь лагерь, включая Кемь… „Активным участником я вас не приглашаю — нас уже достаточно, чтобы захватить этот курятник“… В конце лета… организация провалилась от оплошности одного из участников… Свыше двухсот заговорщиков сидели в изоляторе, между тем заговор охватывал более 60 процентов лагерного населения… Заговорщики не выдали никого… 22 ноября 1929 г. 63 из них были выведены из „Святых ворот“ и расстреляны на монастырском кладбище… Сто сорок остальных были расстреляны немного позднее под Секирной горой… Расстреляли их без санкции Москвы, а по лагерным приказам провели умершими от уже свирепствовавшего тогда тифа».
Несколько иную версию о «заговоре» передает Отрадин-Андреев в НРСлове от 23 июля 1973 года в статье о лицеистах:
«В 1929 году, в конце зимы (т. е. в конце апреля — в начале мая по тамошнему климату. М. Р.), когда соловчане… считают недели, оставшиеся до открытия навигации, до посылок и писем… неожиданно пошли аресты. И как-то необычно для Соловков, зловеще, ночью, тихо, чтобы не будить спящих рядом. Арестовали что-то больше пятидесяти… главным образом, из „бывших“. По лагерю зашелестело: „Заговор“. Но я уверен, как уверены были почти все окружающие, что никакого заговора не было. Он существовал только на бумаге, в „деле“, был специально выдуман зарабатывающими медальки. Случайно, уже в другом лагере, узнал потом, что в конце лета или осенью в Соловки приехала специальная „команда“ чекистов в высоких чинах: это были исполнители смертных приговоров. Они и расстреляли, как говорили, человек сорок… но кто попал в это число, не знаю».
Близкую с этой версию и с большими подробностями приводит Олехнович, сам в этом 1929 году находившийся в кремле (стр. 25, 69, 70, 75 и 76):
«Весною неожиданно арестовали более семидесяти человек. Шопотом, по углам, со страхом передавали: — Раскрыт заговор. Хотели захватить пароход…
Через несколько месяцев около тридцати человек из арестованных выпустили. Выглядывали они так, что жалко было на них смотреть. Никто из них, как мы не допытывались, ни словом не обмолвился о том, в чем их обвиняли и как допрашивали в ИСЧ. Видно, получили грозное предупреждение молчать.
Как-то осенью, заглушая обычный крик чаек, прорвался надрывный вой собаки Г-ского (По Солженицыну — собаки Багратуни), заведывавшего одним из предприятий на Соловках и ожидавшего своей участи по „Заговору“ в изоляторе. Пес шестым своим чувством предугадал судьбу хозяина и завыл… Через несколько часов в кремле воцарилась мертвая тишина. Роты были под замками. Никто не рискнул высунуть нос за дверь келий или в окно. Работники ИСЧ выводили из изолятора „заговорщиков“ на расстрел в нижнем белье, связанными попарно: правая рука одного с левой рукой другого. Расстреливали на кладбище за кремлем в темноте, при фонариках, в затылок, работники ИСЧ и командир охранного полка Дегтярев (Относительно Дегтярева Олехнович как бы подтверждает написанное Солженицыным и опровергает обратное утверждение Отрадина в НРС. М. Р.). В такие обычные для Соловков часы расстрела в женбараке гасили свет и из окон второго этажа охотницы наблюдали „технику палачей“. Потом, (надо полагать, с лета 1930 года. М. Р.) расстрелы перенесли в дезинфекционную камеру внутри кремля, в нескольких десятках метров от изолятора. Расстрелы оттуда были неслышны и невидимы. Затем приезжала подвода из сельхоза и ротные, нагрузив ее трупами, отвозили их в братскую могилу… А собаку Г-ского, вспоминает потом Олехнович, отвязал и взял к себе другой заключенный, у кого была возможность кормить ее».
Из всех этих выписок с несомненностью следует лишь одно: аресты для «заговора» начались еще до приезда Горького и с ним в связь поставлены быть не могут. Не из-за Горького прислали на Соловки «следственно-карательную комиссию», а чтобы проверить, утвердить обвинения и расстрелять: по Олехновичу и Отрадину — 40 человек, по Никонову — 63 на Онуфриевом кладбище и 140 под Секиркой и по Солженицыну — 300 человек. В НРСлове от 29 сентября 1974 г. Отрадин поясняет, что: —