После того стало начальство допытываться, в чём оно дело, откуда молва про Чёрного Старца, кто все эти слухи пустил и всю охрану перепугал. Наладили в розыск тихарей, пошевелили они ушами и мою речь услышали… Первым делом представили меня товарищу оперу, гражданину Кнышу — этот со мной знаками объяснялся — без синяков, но больно, особенно ногой в пах. Затем взяли меня и поставили пред мрачны очи гражданина большого начальника. Так осердился гражданин большой начальник, что пистолет из кабура вытащил и в меня тычет: «Убью, падло! — грозится. — Ты это меж зэков сказки плетёшь, ты это привидения на всех напустил! Знаю тебя, сука! Как ты по Москве про Чёрную книгу травил, как всю Чеку переполошил, теперь тут про Чёрного Старца травишь?!» — «Никак нет, гражданин начальник! — рапортую. — Какие могут быть сказки, когда сами мы что в сказке. Да и колдун я разве, чтобы привидения насылать? Неужели возможно по вашим убеждениям в привидения верить?» А он пуще ругается, на чём свет стоит, прости ему, Господи! Сорвал на мне душу. И повели меня. Думал — порешат. Ан — в карцер, да не в тот, где был, а в такую щель, где ни один чудотворец не поможет. Через четыре дня меня оттуда вынули и опять тянут к гражданину большому начальнику. Конвойные попались добрые, рассказывают, что опять призрак являлся и будто сам Чёрный Старец приходил к начальнику за меня просить. Посмеялся бы, да разучился.
Приводят меня к начальнику в Горку, бывшую архимандритову дачу. Вижу — плох начальник, лицом жёлтый, чёрные круги под глазами. «Садись, — говорит (вишь, другой разговор!). — Ты, — говорит, — сказки сочинять мастер, рассказывай, не бойся, а то у меня бессонница». Нет, думаю, хватит с меня одного Пахана, другого не хочу. До того он мне мерзок показался, помереть легче, чем на его рожу смотреть. Но уж такая моя доля, не горазд я бунтовать, всю жизнь жил смиренно. «Никак нет, — говорю, — не знаю я никаких сказок, да и до сказок ли, когда тебя только что из карцера выволокли, с хлеба и воды?» — «Отправить его в караулку и накормить», — приказывает. Ничего, думаю, поем, всё веселее будет, а за это время подумаю, что мне делать, жить или сразу умереть, потому как вторично ходить в шутах не намерен, и так всю жизнь проскоморошил.
Выдали мне вохровский паёк — кашу с маслом — показалось, вкуснее не едал с той поры как, до революции ещё, купец один, кутила, водил к Тестову. Голоден так, что кишки пищат, но трапезую неспешно, а сам раздумываю про новый свой оборот жизни. Бес искушения тут как тут, уговаривает меня соглашаться, всё лишнее протянешь, а хорошим шутом будешь — большое послабление получишь, а может и такое получиться, что по представлению начальства и на волю выйдешь. Правда, редко кто с Соловков до срока на волю выходил, но всё ж бывали случаи. Вспомнилась мне история Френкеля поганого, соловецкого каторжника, ныне большого чекиста.
ПРО ФРЕНКЕЛЯ ПОГАНОГО
Напрасно вы приписываете мне антисемитизм или неуважение к еврейскому народу-племени. Люди как люди, давно с нами живут и многие из них, сам замечал, Россию любят, а иные и Христа почитают — что про таких плохого скажешь? Да если бы всё так просто было! Нет, куда всё сложнее. Верно, живут они с нами и люди как люди, те же заботы у них, те же печали и радости, да есть у них вера своя, цель некая, которую таит сей народ глубоко. А не было бы такой веры и цели, давно бы народ их потерялся, рассеялся, смешался с другими народами, среди коих живут. Вот тут-то мне не по себе становится. Как же так? Из иудейского народа Спаситель вышел, и весь народ его отверг и отрёкся. И не пропал ведь, хоть и разошёлся по всему свету. Одни в лавочках торгуют, другие на скрипочках пиликают, третьи деньгами ворочают неслыханными, а есть и такие, что наганами размахивают. На разных языках разговаривают, даже думают по-разному: один, скажем, буржуй, другой комиссар, а есть меж ними неосязаемое единство и сознание своей богоизбранности. Иной из них и маленький, и слабенький, и захудаленький, а знает твёрдо, что его народ особенный и предстоят ему мировые свершения. Да только мы-то, христиане, иное знаем — дождутся они не мессии, а антихриста. Вот отчего страшно-то!
Ну да это разговор особый и сейчас ни к чему. Даль будущих времён не станем обсуждать, хватит нам горестного настоящего… Все люди, все человеки, одни плохие, другие хорошие, у всякого народа свой талан. Только пусть уж граждане евреи на меня не обижаются, правда это — ни в одной нации таких ловчил нет, как в их. Жизнь ли их тяжкая к этому приучила, характер ли такой, а ловкостью и настырностью они всех побеждают. И в лагерях тоже, сами знаете, умеют и здесь евреи находить тёпленькое местечко. Ну не все, не все, не стану спорить… Только вот не случайно, что единственным освободившимся с Соловков и в карьере преуспевшим оказался этот самый Френкель.